— Зачем ты меня бросил тогда? Зачем? — прошептала Елизавета Петровна, когда пришла в себя после этого полета.
Она сидела в кресле, а он стоял перед ней на коленях.
— Я не бросал тебя. Я просто не мог. Меня не было полгода.
— Но ты же мог попросить кого-то?
— Не мог. Я был в тюрьме.
— Где? — Сухомлиновой показалась, что она ослышалась. — В какой тюрьме?
— В следственном изоляторе на Арсенальной… Грубо говоря, в «Крестах». В тот день, когда мы расстались, я отправился на вокзал, и меня взяли прямо на перроне перед вагоном. Как оказалось, в то время, когда мы были вместе, убили моего дядю — ограбили и убили. Вернее, замучили насмерть. Он был крупнейшим коллекционером города.
— Дядя Сема — твой родственник?
— Можно и так сказать. Семен Ильич Сербин был мужем моей тетки. После смерти родителей я даже жил у них, а квартира моих родителей, в которой мы находимся сейчас, сдавалась в аренду. Дядя аккуратно откладывал деньги, полученные от аренды, на мой счет — он был очень порядочным человеком. Потом, тетка моя умерла, а я, став студентом, перебрался сюда, к дяде продолжал бегать постоянно. Я знал его коллекцию наизусть, и он показал мне ту самую монету, за которую, как мне кажется, его потом и убили. Тот, кто пришел за ней, точно знал, что она существует. Дядю пытали, но он не выдал тайник. Даже я не знал, где он ее прячет.
Для меня его гибель стала таким ударом, что я ничего не соображал, а следователь не сомневался, что убийца — племянник Сербина: ведь меня взяли с крупной по тем временам суммой. Конечно, я мог сказать, что у меня алиби — это ты. Но не хотелось вовлекать тебя во все это. На следствии я описал поминутно, где и с кем находился в тот день. Только тебя не назвал. Указал и московских знакомых, и те подтвердили мои слова. Но почему-то их в расчет не приняли. Однако тот мой московский приятель оказался сыном сотрудника Генеральной прокураторы. И он упросил отца провести проверку хода следствия. И сразу выявились нарушения и подтасовки. Но меня еще после этого какое-то время держали, хотя знали, что я не виновен. И вот однажды меня привели к следователю, и тот сказал, что готов выпустить меня под подписку, если я в камере разговорю одного парня-убийцу. Вина его будто бы доказана полностью, но он скрывает имя организатора убийства. Меня попросили узнать у него, кто такой Канцлер и где его можно найти. Следователь дал слово коммуниста, что выпустит меня, и у меня появилась надежда увидеть тебя в скором времени. Его привели в мою камеру, где было еще одиннадцать человек, но я был старожилом. Даже татуировку там сделал, понимая, что лагерной жизни не избежать. Кстати, очень прилично получилось.
Даниил расстегнул рубашку и опустил одно ее плечо: на предплечье был вытатуирован сокол, уходящий в пике.
— Это что-то обозначает?
— Для меня — да, но в камере наколку сделали без вопросов. Не говорить же им, что это Рарог, или Рюрик, — реинкарнация славянского бога Семаргла. И вообще родовой символ всех Рюриковичей. Я лежал, прости, на шконке. Когда привели того паренька-убийцу, то он вошел в камеру, как в отчий дом, скалился во все стороны, демонстрируя два передних золотых зуба. Пригласили его на разговор. Он сообщил, что вешают на него сто вторую, тогда это была статья за убийство, но он не колется. Как потом выяснилось, у него уже была ходка по малолетке: кого-то, как он выразился, на перо посадил. Злобный вообще был мальчик и наглый. Но мне вдруг он открылся. Сказал, что он в банде Канцлера, и тот его вытащит по-любому, потому такой человек своих не бросает. Мы с ним беседовали, сидя у стены, шепотом, чтобы никто ничего не слышал. Он прекрасно знал, что в камере могут быть стукачи. Я спросил про Канцлера, и парень признался, что сам Канцлера не видел, потому что тот на нелегале и вообще пахан осторожный. Все свои указания: какую квартиру брать, что выносить, план расположения комнат, пути отхода — передавал через их подельника, который и собрал малолетних пацанов в банду. Он даже рассказал, как познакомился с тем, кто назвал себя правой рукой Канцлера. Будто бы он со своими пацанами сидел в кафе на набережной возле Академии художеств, а за соседним столиком расположилась еще одна компания. Скорее всего, это были студенты. Потом двое ушли. И пацаны решили проводить оставшегося студента, чтобы ограбить его. И вдруг он сам подсел к ним. Поставил им бутылку коньяка, а потом сказал, что он в корешах у одного авторитета, который не хочет светиться, но хочет собрать свою бригаду для серьезных дел. Конечно, сразу никто не поверил, но тот студент был так убедителен, что малолетние дурачки согласились. Тот студент на следующей встрече сказал, что надо взять квартиру, в которой одна бабка живет. Забрать деньги, золото и кое-какие вещи. Деньги они могут оставить себе, а вещи Канцлер скинет своему барыге, а потом поделится с ними. Малолетнюю шпану это устроило.
Даниил замолчал и посмотрел на Елизавету.
— Так начались их злодеяния. Старушку они убивать не собирались, но она вернулась не вовремя. Сначала ее связали, а потом кто-то, уходя, ударил ее ножом. «Чтобы ментам не сдала», — объяснил убийца. Денег взяли немного. Но было золото, серебряные ложки, какие-то фарфоровые тарелочки и картина. Как сказал мне Шленка, настоящая фамилия которого Мискин, что, собственно, и есть Шленкин, на картинке изображен был комиссар, который пьет водку с евреями.
— Господи! — поразилась Сухомлинова. — Это Шагал был!
— Очевидно, — согласился Даниил, — а потом они забрались в квартиру старика, тот не хотел отдавать самое ценное, и Эрик приказал его пытать. Забыл сказать, что имя того студента — Эрик, так его называли друзья в кафе, так он и представился членам своей будущей банды.
Брали они богатые квартиры и не очень, но те, где были картины или какие-нибудь украшения. Эрик уносил вещи Канцлеру и через день-два приносил деньги. «Меня колют на предмет этого Канцлера, — шепнул мне Шленка, — но я лучше отзвоню по полной, потому что у Канцлера длинные руки. Он очень серьезный чел».
Той же ночью я проснулся от какой-то возни. Хотел подняться, но меня прижали к кровати и закрыли рот ладонью. Так я лежал пару минут, уверенный в том, что меня порешат вслед за малолетним болтливым дурачком.
Утром меня привели к следователю. Я сказал, что спал. А следователь, который разозлился так, что долго матерился, все же объявил мне, что меня отпускают по недоказанности в организации и соучастии в убийстве. Когда меня освободили, я первым делом рванул к твоему дому. И увидел, как к дому подъехали несколько машин. Из одной вышла ты в подвенечном платье, держа под руку жениха. И ты была уже беременна. Я посмотрел-посмотрел и поплелся к себе.
— Я вышла замуж от отчаяния, потому что поняла — потеряла тебя навеки.
— Я так и подумал, но подходить не стал, чтобы не разрушать чужого счастья, это я о твоем муже. И потом у меня была еще одна цель: найти Канцлера, расправиться с ним и его бандой. Очень скоро я завел знакомство с операми, следователями, чтобы получать от них какую-то информацию. Даже с бандитами общался. Банда Канцлера по-прежнему грабила квартиры, но уже реже, потому что квартир с коллекциями древних вещей становилось все меньше. Люди распродавали тогда все, что имело хоть какую-нибудь ценность, а новые богачи и сами были из криминала, а против своих Канцлер идти не рисковал… На Канцлера списывались нераскрытые заказные убийства. Громкое ограбление инкассаторской машины, перевозившей деньги какого-то фонда, тоже на банду Канцлера списали. Бандитов не могли вычислить, потому что тот, кто руководил ими, был человек очень умный и опытный. Но круг сужался. Их бы наверняка взяли, но помешал я… Не утомил своим рассказом? — спросил мужчина.
