— Нет, — ответила Елизавета Петровна, — я даже не предполагала, что ты испытал столько. Продолжай!
— Так вот. Сидел я как-то в баре «Янтарный», угощал знакомого опера. Тот ушел, а я остался. Тут же за мой столик присели два бандита — в те годы они и не скрывали свою принадлежность: спортивные костюмы, бритые головы, золотые цепи. И еще мощный крест с распятием, которое они назвали «гимнаст». Сели эти двое, взяли на двоих бутылку виски и стали высматривать девочек. И тогда один сказал своему другу: «А что теперь от нас Канцлер хочет?» Но второй его осек и показал на меня. Они продолжили вертеть головами, высматривая девочек, которых можно пригласить за столик.
— Я со Шленкой в одной камере парился, — сказал я, вроде как и не им, а просто так.
И продолжил пить свое пиво.
Оба уставились на меня.
— Ну и че? — отреагировал тот, кто был поздоровее. Второй-то был худосочный и прилизанный.
— При мне его придушили: он хотел Канцлера сдать. Ему условный срок гарантировали за это.
Тот, что был здоровый, предложил продолжить тему в другом месте. Я знал, что меня ведут убивать. И решил, как буду действовать. Вошли в темный двор, и я сразу первым же ударом сбил мелкого, ушел от удара второго. Мы с ним сцепились. Не знаю, чем бы закончилось, но во двор, где шла драка, въехала патрульная машина. Мелкий скрылся каким-то образом. Я видел, как он уходил, зажимая бровь ладонью, из-под которой сочилась кровь. А нас со здоровым взяли. Оба мы сказали, что не поделили девочку в баре. Отдали ментам все деньги, которые были в наших карманах, и нас отпустили по одному, сначала меня, а через полчаса его. Но я его дождался. Он шел пешком, потому что жил неподалеку. Я его догнал. Он готов был продолжить драку, но настрой у него уже был не такой боевой. Я признался, что на мели, и попросил взять на дело. Обговорили, когда встречаемся и где. Но, очевидно, парень ночью связался со своим главным, и тот понял, что это подстава. Утром я пришел к дому здоровяка, ждал, потом поднялся к его квартире и позвонил. Дверь открыла перепуганная мать, которая сообщила, что Толик просил передать, что уехал в Сибирь на заработки и вернется не скоро. Но я уже знал его фамилию и кличку другого — Михей. По услышанным в баре обрывкам их разговоров понял, что Михей, несмотря на свою худосочность, штатный киллер в банде Канцлера.
— Анатолий Пряжкин, он же Толик Напряг, и Михал Михалыч Михеев, — сказала Сухомлинова.
Произнесла это так спокойно, как будто давно знала об этом. Потом достала телефон и набрала номер Бережной.
— Верочка, — произнесла она таким голосом, словно собиралась поздравить ее с каким то праздником, — вы ведь интересовались Канцлером, я знаю. Так вот, это Юрий Иванович Охотников, но про это даже члены его банды не знают. Они его звали в прежние времена Эриком. А Эрик — его студенческое прозвище, произошедшее от первоначального — «Пенис эректус».
— Я предполагала это, — ответила Вера, — потому что внимательно прочитала ту тетрадочку. Только как мы это докажем?
— Очень просто, — посоветовала Елизавета Петровна. — Зайдите к Охотникову в гости и увидите массу интересного: огромное количество культурно-исторических ценностей из ограбленных в свое время его бандой квартир.
Сухомлинова закончила разговор, и любимый мужчина улыбнулся ей:
— Надо же, как тесен мир!
— Ты хотел их наказать? Лучше пусть это сделают другие, — сказала Елизавета Петровна.
Мужчина не ответил, он поднялся.
— Годы шли, а я так ждал этого момента.
— Это я тебя ждала. Ты обещал вернуться, а сам пропал… И вдруг заявился через тридцать лет — весь такой забывчивый, меня и не вспомнил даже. Как с теткой посторонней общался. Про эту свою дурацкую монетку…
— Она действительно дурацкая, если не сказать больше. Она не только мне жизнь сломала, но многим людям. Думал, потерял тебя навсегда, а тут шел к вашему магазину. Заглянул в окно и глазам не поверил — узнал, сразу. Потом несколько раз приходил и стоял под окном. Меня даже охранник отгонял. Потом придумал повод пообщаться, но не решился: ты такая деловая, неприступная, мне показалось… Да и не узнала, когда я пришел все-таки. Вот я и подумал — стоит ли бередить старую рану. Забрал из твоих рук фамильный рубль и ушел.
— Я не поняла, — вдруг вспомнила Елизавета Петровна, — если твоего дядю ограбили тогда, откуда монета у тебя оказалась?
— Так я долгое время считал, что ее нет. А потом вдруг понял, что хранил он ее в тайнике, который не был обнаружен ни бандитами, ни следователями, которые там все обшарили. Его пытали, но он держался — серьезный был человек — всю войну на фронте. После его гибели квартира дяди была отдана тогда очередникам: в нее въехала рабочая семья с пятью детьми. Когда лет пятнадцать назад я понял, что монетка где-то там, пришел к этим людям и предложил обменять их квартиру на три однокомнатные. Они с радостью согласились. Неделю я простукивал стенки. Вскрывал полы, но нашел тайник за фальшь-потолком. Догадался измерить высоту потолков во всех комнатах — в одной она оказалась ниже на пять сантиметров, но и там пришлось повозиться, чтобы найти. Под потолком в деревянной балке перекрытия я нашел тайник, там хранилась эта монета и еще несколько редких, но не настолько.
— А я же тогда приходила сюда, искала тебя, но какая-то женщина сказала, что нет тебя и не было никогда.
— Это лучшая подруга моей тетки была. Она заботилась обо мне, когда я начал жить один, проверяла, чтобы я не голодал и чтобы в квартире было прибрано. Когда меня задержали, то вызвали ее, чтобы она открыла квартиру для обыска. Там она и оставалась какое-то время. А тебе так сказала, чтобы уберечь, я думаю, от неприятностей и от лишних слез.
— Вот и разлучила нас.
— Но ты замуж вышла. Опять же дочь у тебя. Как я мог сломать чужую семью.
Елизавета Петровна махнула рукой, чтобы не горевать по тому, что не произошло, и спросила, чтобы уж не возвращаться к этому никогда.
— А что теперь с монетой?
— Да продал я ее. Какой в ней смысл? Какое счастье? Если я из-за нее тебя потерял. Выставил ее на аукцион. Через день со мной связался представитель покупателя с Ближнего Востока и попросил снять лот. Якобы он уполномочен приобрести ее за тринадцать миллионов, что очень хорошая цена. Я согласился и сказал, что число тринадцать мне не нравится, а потому я отдам за двенадцать с половиной. Очевидно, мой ответ так понравился покупателю, что он заплатил четырнадцать, продемонстрировав великодушие, достойное его предка Салах ад-Дина.
— Четырнадцать с половиной миллионов чего? — тихо спросила Сухомлинова.
— Долларов. В Швейцарии счет для меня открыли. Вся сумма туда поступила пару дней назад, после того как я передал монету. Но это меня мало волнует. Я только о тебе сейчас думаю, о твоей дочери, как она?
— Это и твоя дочь, кстати, — призналась Елизавета Петровна и удивилась. — Что это я самое главное только сейчас сообщаю…
