Можно-то можно – в том смысле, что сказочный Морозко не явится вот так сразу бить суковатой палкой и выписывать штраф. Но ругать погоду и другие проявления стихий это, в общем-то, собачиться с Господом. Ну или ладно, с природой. С миром, в котором живёте. Не удивляйтесь потом, что силы и радости убывает. Кто ж вам, неблагодарным, даст.
В общем, история про Морозко и Настеньку – инструкция, как следует вести себя с непостижимым. Не с людьми! Но инструкция очень так себе, потому что Настенька и с людьми была чересчур послушная. Какой-нибудь богатырь-царевич, привыкший командовать и головы рубить, лучше подошёл бы для создания годной инструкции. А так получилось сказка про послушание всем подряд, удобная, собственно, только условным мачехам. Остальным (включая потенциальных Настенек-духовидиц и Морозко, которому охота коммуницировать с классными чуваками, а не с кем попало) от неё особой пользы нет.
Н
Накануне Пасхи
Накануне праздника Пасхи мой суровый внутренний пастор ходит, криво ухмыляясь, повторяет: «Это чрезвычайно поучительная история о том, как приличные, социально-адаптированные люди убили Бога за недостаточно социально-одобряемое поведение. Бога, Карл!»
Забавно, что одна из основных (непроговариваемых, но очевидных) интенций этой прекрасной, оптимистичной религии выглядит следующим образом: мы тута самого Бога распять не постеснялись, а всех остальных замучить – рука не дрогнет вообще.
Ещё более забавно, что история Христа, в сущности, очень похожа на истории лучших художников-модернистов: сначала никто ничего не понял, только враждебно таращились, потом художник помер, пришли чужие хитрожопые дяди и скумекали, как на этом непонятном сделать гешефт. Ну и покушали хорошо со своими детками, до сих пор, собственно, кушают, умнички такие.
Например, свобода воли
История предательства Иуды – это же не о том, как на Иуде держалась вся система безопасности Иисуса с товарищами, и он, сцуко предатель, всех подвёл. С точки зрения следствия, Иуда – фигура не особо значительная, даже отчасти избыточная, прекрасно справились бы без него. История Иуды имеет значение только для самого Иуды. Это история о том, как некто имел счастье приблизиться к чуду с такой огромной буквы «Ч», что одна эта буква больше того, что способен вместить человек. Но этот счастливчик приблизился, долго был рядом, стоял рядом с чудом, дышал с ним одним воздухом, ощущал его прикосновения, ел за одним столом. То есть, нечто вообще совершенно немыслимое с ним случилось, и он в этом немыслимом (этим немыслимым) долго жил, а потом променял его на социальные плюшки (деньги – чрезвычайно удачный символ социальной плюшки, сами по себе они не хороши и не плохи; то есть, когда деньги занимают подобающее им место в индивидуальной системе ценностей, они просто прекрасны, а когда занимают неподобающее им место, тогда, извините, нет).
Короче, если отбросить в сторону следственные формальности и посмотреть на суть происшествия с тридцатью серебрениками, бедняга Иуда никого толком не предал, кроме той (единственно важной, даже так – единственно безусловно существующей) бессмертной части себя, которая жаждала чуда. И, кстати, оказалась достаточно крутой, чтобы его получить и долго быть рядом и даже внутри этого чуда. То есть вот уж кому реально было что терять, и потерял же! Ну, трындец.
Если смотреть на эту историю беспристрастно, может показаться, что бедняга Иуда вообще ничего не решал и не выбирал: история Иисуса должна была прийти к такому финалу, к какому пришла, Иуда стал инструментом судьбы, а от такой обязанности не отвертишься. Так вот, на самом деле ещё как отвертишься. Мы все – инструменты судьбы, но в том и заключается свобода воли, что каждый может отказаться быть её пыточным инструментом, орудием казни, или просто поганой вонючей метлой. Инструментов у судьбы завались сколько, она как-нибудь справится. А самое главное – вот уж сюрприз так сюрприз! – когда инструменты массово отказываются быть инструментами пыток и казней, судьба говорит: «Ладно, вычёркиваем этот пункт из меню», – и реально вычёркивает. Если никто на планете не готов работать в концлагере, то и не будет концлагерей (а пока есть кому, будут, даже если формально запрещены – в концлагерь просто превращается всё остальное, что под руку потенциальным работничкам попадёт). В этом смысле на каждом живом человеке лежит священная ответственность перед ходом истории, или как ещё можно назвать это движение общего колеса судьбы: наша свобода воли распространяется только на наши решения и поступки, но при этом мы всегда делаем выбор, на кого работаем. Кто мы, с кем мы.
История Иуды стала известной благодаря масштабу чуда, от которого он внятно и даже демонстративно отказался в пользу социальной успешности; на самом деле, подобные истории происходят практически со всеми, каждый день, и со стороны совсем не выглядят ужасающими. Формально никто никого за деньги на казнь не сдаёт – просто в силу устройства цивилизованного общества. Но по сути, каждый день миллионы микро-иуд делают свободный выбор предавать своё самое сокровенное, обменивать озаривший их звёздный свет на понятные социальные микро-блага, и сами не замечают, как жизнь становится меланхоличной прогулкой по осиновой роще, где нет ничего, кроме, извините, осин.
В таких случаях принято говорить: господь им судья, – но штука в том, что нет. Больше не Он.
Насморк
Меня одолела простуда; дело собственно не в простуде, а в наблюдении: когда организм борет насморк, первой возвращается способность чувствовать неприятные запахи (и в таком альтернативно просветлённом состоянии можно провести несколько… эээ… душеспасительных дней). Логика организма понятна, он первобытно-общинный, в смысле, пещерный, для него неприятные запахи все про опасности, и когда возможности восприятия запахов ограничены, он выбирает не наслаждаться безобидными приятными ароматами, а быть настороже.
Короче, я зачем это всё записываю. До меня только дошло, что человеческий организм так поступает всегда. То есть, когда нет ресурса на полноценное восприятие (а у кого он есть? – вопрос риторический, и так понятно, что ресурса всегда недостаточно, когда достаточно, ты уже не то чтобы именно человек), эта гадина всегда будет первым делом улавливать неприятные, опасные сигналы, несущие, по его первобытному мнению, угрозу отдельно взятой органической жизни на земле.
И теперь мне наконец стало понятно, откуда взялась неразрывная связка «ужасы-мистика»: всем (большинству – бессознательно) хочется т. н. «чуда», то есть чего-то сулящего надежду на выход из тюремной камеры повседневности, но именно в этой области восприятие особенно неразвито у нас (собственно, потому «чудо» и считается «чудом», что опыт его восприятия – огромная редкость). Вступить в эту область хочется, а организм, кряхтя и охая от бессилия, самоотверженно кидается воспринимать страшное и опасное, хотя кроме страшного и опасного в этой области вообще-то дофига всего (и в первую очередь, радость, но её организм игнорирует: радость не опасна для жизни, не будем тратить наши скудные ресурсики на неё).
