Кто не работает, того вообще нет.
О первенце фараона
В романе Болеслава Пруса «Фараон», читанном примерно в ту пору, когда рассыпалась на части Гондвана, то есть, довольно давно, был один поучительный эпизод.
Молодой начинающий фараон выигрывает большое сражение, надевает самую модную набедренную повязку и готовится принимать что-то типа парада победы: торжествующие войска, униженные пленники, всё вот это вот.
Перед самым началом парада к начинающему фараону подходит эффективный менеджер жрец и сообщает, что дома умер его, фараона, первенец (насколько я помню, не без помощи всё тех же эффективных жрецов, но в данном случае это совершенно неважно).
Фараон, как несложно догадаться, испытывает в связи с новостью разнообразные сильные чувства, но давать им волю нельзя, надо принимать парад. Ну и он, куда деваться, не дрогнув рылом, принимает парад, глядя на торжествующие войска и униженных пленников совсем другими глазами. Через понятно какой фильтр. Торжество триумфатора становится просто исполнением долга перед своими солдатами, у которых вот прямо сейчас никто не умер, и они могут радоваться, счастливые дураки.
Удивительно сильное впечатление на меня произвёл этот эпизод. Молодой фараон (по причине нарративной необходимости, из пролонгированного просветления сюжета особо не вытрясешь) быстро его забыл, а я – нет.
С тех пор при любом намёке на социальный успех, в момент приближения хоть чего-то смутно похожего на триумф, я вспоминаю выдуманного мёртвого первенца выдуманного книжного фараона, вот и всё моё торжество. Это правда очень смешно: наслаждаться какими-то там «успехами», будучи хрупким и чахлым органическим существом, которое, к тому же, имеет неосторожность любить некоторое количество таких же скоропортящихся органических существ. Не, чуваки, вы серьёзно? Да вы чего.
Однако упиваться моментами торжества духа (всё равно, своего, или окружающих, дух, в отличие от триумфа, всегда один на всех) это, конечно, совсем не мешает. Наоборот, обостряет восторг, потому что победа духа всегда – камень, который пойдёт на строительство моста через Лету. По этому мосту нам всем ещё ходить и ходить.
О пищевом принуждении
Молодая мать уговаривает маленькую дочку:
– Хочешь, я куплю тебе синее мороженое?
Деточка, громко и решительно:
– Неееееет!
Молодая мать (растерянно):
– Но как же так? Все дети любят синее мороженое. Я в детстве знаешь как хотела бы синее мороженое? Но тогда такое не делали. Давай купим тебе!
Деточка, ещё громче:
– НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!
Молодая мать, серьёзно, почти сердито:
– Обязательно надо кушать синее мороженое! Оно полезное. В нём витамины. В него… в него небо кладут!
Деточка потрясённо замирает на месте, задрав голову вверх.
О плюшках небесных
Все деяния рук человеческих можно грубо (и в кои-то веки более-менее точно) разделить на то, что делается по принуждению, и то, что делается по любви. В первой группе почти всё, что делают люди, во второй – очень мало, и, похоже, чем дальше, тем меньше, это заметно даже по соц. сетям, которые создавались для развлечения, а для многих стали дополнительной областью принуждения (в диапазоне от т. н. популярных блогеров, которые пишут в оптимально просчитанном ритме то, что пиплхавает, до скромных обладателей пяти с половиной френдов, ежедневно исправно ставящих лайки этим пяти с половиной, чтобы не обиделись, не дай бог).
На самом деле, даже смешно, как уважаемое условно цивилизованное человечество цепко держится за принуждение, ловко уравновешивает ослабление внешнего принуждения (вещей, которые необходимо делать ради физического выживания всё-таки становится меньше и меньше) ужесточением внутреннего. То есть, было бы смешно, будь я инопланетянином в модном скафандре, верхом на блестящей тарелке, а когда живёшь посреди этого самого человечества, замордованного принуждением, уже как-то не очень смешно. Потому что принуждение опустошает, лишает смысла и сил – кроме, кстати, принуждения, необходимого для выживания, оно, будете смеяться, на пользу, если держать баланс, например, воинская дисциплина в военное время и при хорошем начальстве – очень ок. Но в мирное, сытое время полезного принуждения не бывает вообще, организм не обманешь, он знает, для чего его принуждают, для выживания, или для увеличения комфорта, или (как в подавляющем большинстве случаев) для ослабления неосознаваемого страха, и притыривает, зажимает энергетический паёк.
Формула полноценного психофизического существования проста, как медный пятак: надо следить, чтобы объём действий, совершаемых по принуждению, включая внутреннее (начиная с внутреннего, если на то пошло) был меньше объёма действий, совершаемых по любви. Но героев, способных следовать этой простой рекомендации на практике, по пальцам можно пересчитать. Когда вы в последний раз что-то по любви делали, чуваки? Только не говорите, что вчера трахались, трахаются во множестве случаев тоже по принуждению (внутреннему), чтобы партнёр не смотрел косо, ну и вообще, мы ж не хуже других.
Так вот, вопрос: «Когда вы в последний раз что-то по любви делали?» – сочувственный, а не издевательский, как может показаться. Я знаю, что многие – так давно, что уже забыли, как это. А кто не забыл и продолжает так действовать, редко соблюдает баланс: принуждения, привычного, неосознаваемого, не воспринимаемого принуждением, в жизни современного человека так много, что очень трудно полноценно уравновесить его объём. Качество жизни у того, кто делает по любви хоть что-нибудь, всё равно несоизмеримо выше, чем в среднем по палате, и, самое главное, не теоретически, а на опыте понятно, что за это бывает, какие лучезарные плюшки с корицей на этих облаках раздают.
О послушании
Массовая тревожность – следствие массового же послушания (обществу в целом и отдельным его представителям, по каким-нибудь признакам считающимся начальством). Понятно, что в благополучном обществе послушных больше, да почти все: легче формировать механизм послушания, когда есть что предложить за него в награду, и одновременно всегда найдётся, какие игрушки за непослушание отобрать.
Может показаться, что послушным спокойней живётся, их жизнь безопасна и проста. На практике же выходит иначе. Послушный слушается, в том числе, в те моменты, когда, по уму, должен бы сам принимать решения. От постоянного бездействия механизм принятия решений выходит из строя. Это такая штука, которую постоянно надо тренировать.
То есть, в результате длительного перманентного послушания, человек становится слабей и беспомощней, чем, скажем так, потенциально мог бы стать. Чем слабей человек, тем больше у него вполне реальных поводов для тревоги. Но вместо того, чтобы решать проблему (которую, конечно, мало кто осознаёт), обычно выбирают сидеть на попе твёрже, громче визжать от страха и слушаться на всякий случай побольше народу, включая кассиров в супермаркете и собственных котов.
