– Может быть, тебе съездить домой?
– Гоните?
– Нет, я имела в виду ненадолго.
– Не сейчас.
– Как знаешь. Пойдем со мной. – Она взяла его за руку. Они спустились в сад.
– Куда идем? – спросил он.
– Тихо.
Они сошли с дорожки. Мирослава присела на корточки, он присел рядом.
– Смотри, – сказала она, разводя листики клубники.
– Так темно же, – усмехнулся он.
– Луна светит.
Мирослава сорвала несколько ягод и пошла в обратном направлении. Морис шел за ней следом. Возле фонтанчика она остановилась и, вымыв ягоды, положила одну себе в рот, другую поднесла к губам Мориса. Он осторожно взял ее, невольно задерживая дыхание. Ему казалось, что сердце его стучит так громко, как молот кузнецов в старинной кузне, и она… слышит этот стук.
– Спасибо… – проговорил он тихо, съев ягоду.
– Вкусно?
– Очень. Только почему мы едим клубнику ночью в темном саду?
Мирослава весело расхохоталась.
– Интересно, да?
– Вы меня разыгрываете?
– Нет, просто намекаю, что клубника уже поспела и неплохо было бы приготовить клубничный десерт.
– А за работу шеф-повара вы мне будете доплачивать? – рассмеялся он почему-то облегченно.
– Не-а! – Она поднесла к его губам последнюю ягоду и быстро пошла в сторону дома, взбежала на крыльцо. – Я иду спать. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – отозвался Морис, подхватил Дона на руки и утащил в свою спальню. Конечно, потом кот уйдет к Мирославе, но на какое-то время он удержит его у себя. Дон всегда охотно мурлыкал Морису перед сном, особенно если тот его терпеливо и ласково гладил.
* * *
Следующий день прошел довольно спокойно.
Вечером приехал Шура и после ужина рассказал, что потерпевший Аверьянов Сергей Леонидович, придя в себя, сразу же дал показания против Глотовой Марии Сергеевны, обвинив ее в покушении на его жизнь.
– Но, – Шура многозначительно вздохнул, – после того, как Глотова навестила его в больнице, он от своих показаний категорически отказался, заявив даже, что с Глотовой не знаком.
– Тебе надо было запретить посещения.
– Да, тут я совершил ошибку, не учел, – сокрушенно вздохнул Наполеонов. – Но, собственно, отказ Аверьянова от своих показаний ничего не меняет. Об их связи известно всему окружению Глотовой.
– Да, они допустили просчет, отрицая свое знакомство. Дело можно передавать в суд. Глотова понесет наказание за нападение на Аверьянова, но не подлежит сомнению, что к цепочке расследуемых изуверств она не имеет никакого касательства. Все ее прежние мальчики целы и невредимы.
– Шура, я не сомневаюсь, что она найдет дорогого адвоката, который сведет ее наказание к минимуму.
– Ну и на здоровье, – отмахнулся Наполеонов, – надеюсь, для мальчика Сережи это станет уроком.
– Сомневаюсь, – хмыкнула Мирослава.
И она как в воду глядела.
* * *
Мария Сергеевна узнала, что Аверьянова выписали из больницы, но звонить ему ей не хотелось. Добрые люди уже объяснили, что от знакомства с ним ей не отвертеться и, какую бы сумму она ни заплатила мальчишке, дело о нападении все равно попадет в суд. Настроение у Марии Сергеевны было отвратительным, она курила одну сигарету за другой, роняя пепел прямо на дорогой узбекский ковер ручной работы. В тюрьму ей не хотелось. После долгих раздумий она решила позвонить адвокату. Но едва она протянула руку за сотовым, как зазвонил стационарный телефон.
– Алло.
– Здравствуй…
Она узнала этот голос сразу. Звонил Аверьянов, но так как Марию одолевали сомнения, трубку хотелось бросить.
– Ты что, не узнаешь меня? – донеслось нетерпеливо с того конца провода.
– Чего тебе? – рявкнула Мария Сергеевна, проигнорировав его вопрос.
– А ты забыла?
– Ничего я не забыла.
– Тогда почему не звонишь?
– Обдумываю…
– Чего?
– Стоит ли тебе платить.
– Вот, значит, как?! Я немедленно звоню следователю.
– И как ты объяснишь то, что без конца меняешь показания? – недобро усмехнулась Глотова.
– Скажу, что ты меня запугала!
– Ну-ну, – пробормотала она, – хочу предупредить, что записала наш разговор, так что не забудь рассказать следователю, что шантажируешь меня, – и на этом она положила трубку на рычаг.
А спустя несколько минут уже набирала номер адвоката.
* * *
Мирослава решила все-таки поговорить с родителями Лиды Прокофьевой. Она набрала номер их домашнего телефона. Трубку взяла бабушка Лиды, выслушав Мирославу, она сказала, что Гриша, то есть Григорий Михайлович, с утра уехал на рынок, должен скоро привезти домой купленное и затем поехать в больницу к дочери. А Валенька, то есть Валентина Ивановна, Лидина мама, там постоянно. Мирослава поблагодарила пожилую женщину, отключила связь и поехала в больницу, в которой находилась Лидия Прокофьева. С больничного крыльца она позвонила на номер сотового Валентины Ивановны, которым ее снабдила заказчица. Когда Прокофьева откликнулась, Волгина представилась и коротко объяснила, кто она, добавив, что наняла ее сестра Геннадия.
– Хорошо, – ответила Валентина Ивановна, – я сейчас спущусь в вестибюль.
Довольно скоро в дверях появилась невысокая миниатюрная блондинка, которая шагнула в вестибюль и стала оглядывать находившихся там людей. Мирослава поспешила ей навстречу.
– Вы Валентина Ивановна Прокофьева?
– Да, – кивнула женщина, – а вы Мирослава Волгина?
– Да. Давайте выйдем во двор, там есть лавочки, и мы сможем спокойно поговорить.
– О Лиде?
– Наверное, больше о Геннадии Лекареве.
Валентина Ивановна вздохнула и направилась к выходу. Волгина следом за ней. Они присели недалеко от входа на деревянную лавку под раскидистым вязом. Над ними тихо шуршала листва, словно хотела успокоить и пообещать, что все будет хорошо…
– Валентина Ивановна, у Лиды с Геннадием были серьезные отношения?
– Куда уж серьезнее, – отозвалась та, – у Лидочки выкидыш. Это Генин был ребеночек.
– Вы знали, что дочь беременна?
Прокофьева кивнула.
– Они пожениться вскоре собирались, – она вздохнула и продолжила: – Конечно, в наше время люди сначала играли свадьбу, а потом заводили детей. Но у современной молодежи все по-другому, – в ее голосе прозвучало сожаление.
Прикинув возраст Прокофьевой, Мирослава подумала, что, небось, многие подруги Валентины Ивановны тоже натягивали подвенечное платье на округлившийся живот. Просто у всех почему-то собственная молодость остается в памяти нарисованной светлыми правильными красками. Вслух произносить свои мысли она, естественно, не стала.
