Я же разглядываю свои руки. Они совсем не мои. Массивные, с рабочими мозолями. Левый товарищ наклоняется ко мне, шепчет:
— Леха, давай мы Сыча попросим тебя вывести в медупункт.
Сыч, это судя по всему, лектор. Сычев?
— Не надо. Я нормально.
Голос тоже не мой, бас с хрипотцой. На нас оборачиваются, лектор кидает на меня раздраженный взгляд.
— Нормально? — брюнет шипит на ухо — Да ты головой об парту ударился!
Я трогаю лоб. Действительно, шишка.
— Переучился, наш Леха! — хмыкает левый сосед.
Я откидываю голову, закрываю глаза. В голове сумбур. Ясно одно. Я это не я. В том смысле, что тело не мое. А чье? И тут на меня обрушивается водопад информации. Вон он божественный ДАР! Я помню все. Всю свою жизнь. По дням, по минутам. И всю жизнь Алексея Русина. В чье тело меня отправили. Сирота, воспитывался в детском доме, служил в пограничных войсках. Благодаря протекции старого сослуживца погибшего в войне отца — поступил в МГУ. Почему-то на журналистику. Ах, да. Я вглядываюсь в прошлое парня и вижу, что в части он увлекся написание заметок в армейскую газету. Некоторые очерки, после правок цензора, даже опубликовали. Эти вырезки теперь хранятся в специальной папке, которую пришлось даже показывать приемной комиссии.
Русин, как отслуживший, и без протекции мог сдать вступительные экзамены. Но фронтовой друг отца настоял. Сделал звонок ректору. Судя по первому впечатлению, Русин парень умный и волевой. Комсомолец. Служил справно, даже имеет медаль "За отличие в охране государственной границы". Участвовал в задержании нарушителя. Со стрельбой! Вот это да… Я разглядываю этот эпизод в памяти парня и чувствую, как начинает кружиться и гудеть голова. А где же сам Алексей? Его личности я не чувствую.
— Товарищ Сычов! — мой массивный левый сосед поднимает руку, после чего встает.
— Что тебе, Кузнецов? — в голосе лектора слышится уже неподдельное раздражение.
— Русину плохо. У него вон кровь из носа идет.
Я открываю глаза и вижу красные лужицы на парте. На меня все оборачиваются. Большинство студентов смотрят сочувствующе.
— Хорошо, отведите его в медпункт — преподаватель машет рукой в сторону выхода. Оба моих соседа подхватывают меня под руки, сводят вниз. Прислоняют к стене в коридоре. Кузнецов бежит обратно и приносит черный портфель. В ней, судя по всему, мои учебники и конспекты.
Второй товарищ тем временем достает платок из кармана, прижимает к носу. Я благодарно хлопаю его по плечу и откидываю голову назад. Похоже подробный просмотр памяти — это не такое уж безопасное дело. Плата за знания берется кровью.
Меня обнимают с двух сторон и мы бредем по коридору к знаменитым университетским лифтам. Известны они своей скоростью и капризностью. Не дай бог малейший перегруз — лифт отказывается ехать. А студенты начинают ругаться кому подниматься пешком или ждать следующий лифт. Но сейчас идут занятия и мы легко спускаемся на третий этаж, где находится медпункт.
Тут тоже пусто и миловидная медсестра в белом халате быстро меня осматривает. Ставит градусник.
— Рус, ну мы пойдем? А то Сыч ругаться будет.
Я уже знаю, кто мои друзья. Очкастый брюнет — Лева Коган. Его отец — знаменитый фельетонист из Правды. Гроза министров и секретарей обкомов. Немало из них было снято после статей Когана-старшего. «Сегодня в фельетоне — завтра в столыпинском вагоне». Мама — известная пианистка. Оба родителя Льва, несмотря на свою очевидную национальность, старые члены Партии. Не попали ни под репрессии, ни под дело «врачей-вредителей». Сам Лев хотел заниматься электроникой, радиоделом. Но папа сказал надо — сын ответил есть. И пошел в журналисты. Дисциплина в семье Коганов армейская.
— Давайте уже, дуйте обратно. Дима, дашь потом списать конспект?
— Да, у тебя же по марксизму-ленинизму автомат? — удивился мой второй друг и сосед по парте. Дмитрий Кузнецов. Сам из Рязани, служил в десантных войсках. У нас с ним «боевое» братство на факультете. Мы единственные на курсе, кто служил. Плюс уже три года как живем в одной комнате в общаге. Вообще, факультет журналистика располагается на Моховой. Но своей общаги у «акул пера» пока нет, поэтому они базируются в главном здании МГУ. Где проходят некоторые лекции.
— Не хочу злить Сыча — я посмотрел на градусник. 36.6.
— В космос можно посылать — медсестра быстро глядит на цифры и начинает засовывать мне в нос тампоны из ваты — Перенапрягся. Посиди тут пока, отдохни.
— А ведь сессия только начинается — Коган подталкивает к двери Кузнецова — Давай, увидимся в столовке.
Друзья уходят, а я смотрю на отрывной календарь на столе медсестры. Какой же сейчас год? Вот что меня волнует в первую очередь.
На дворе 14 мая 1964-го года.
Делаю легкое усилие, мысленно отрываю уже свою память. Про хрущевскую эпоху я знаю все. Последний год правления «кукурузника». Осенью его снимут. Пост первого секретаря ЦК КПСС займет дорогой Леонид Ильич. Брежнев и Ко уже сейчас ускоренными темпами строят заговор против Хрущева. Подговаривают друзей из Президиума ЦК, ведут переговоры с секретарями обкомов. Хрущев обречен. Против него вся союзная и республиканская элита, армия и КГБ. И причин тому несколько.
Во-первых, неудачи в сельском хозяйстве. Хрущеву так и не удалось накормить страну. Метания, эксперименты, кукуруза и целина, капельный полив и химизация. Чего только не перепробовал неугомонный Никита. Но все, что было гладко на бумаге — натыкалось на овраги советской бюрократии и безответственности. Кукуруза, которой Хрущев так поразился в Америке, отказывалась расти в районах рискованного земледелия средней полосы России. Распахали целину? А заодно с ней и казахские солончаки. Лесополосы высадили поздно, последние два года на целинных землях бушуют песчаные бури. Урожай погиб, в стране намечается острый дефицит хлеба. Его ощущают даже в крупных городах. Это вызывает сильное недовольство народа. Уже случился бунт в Новочеркасске.
Во-вторых, элиты. Их Никита тоже больно пнул. Разделил обкомы, сокращает армию и генералитет. В верхах растет раздражение. Чуть не начали ядерную войну с США («свозили ракеты на Кубу и обратно»), рассорились с Китаем (личный конфликт Хрущева и Мао), разругались вдрызг с интеллигенцией (матерные эскапады в Манеже против скульпторов и художников) — и все ради чего? При этом удивительно, но сама творческая жизнь в стране на подъеме. Снимаются фильмы-шедевры, пишут гениальные романы и песни. Эффект «оттепели»? Но оттепель объективно заканчивается, если уже не закончилась. Через год на Саматлоре забьет первый, самый мощный фонтан нефти. Откроется новая углеводородная сокровищница Сибири. Разумеется, на Западе узнают и о нефти и о газе. Узнают и поставят в уме галочку. Ведь углеводороды — это кровь мировой экономики. А капиталисты-вампиры любят кровушку. Очень любят.
— Русин, тебе сколько полных лет? — медсестра заполняла карточку на меня.
— Двадцать четыре.
