— В связи с гимном?
— Да. Слова ему понравились, да и Федин хороший отзыв прислал.
— Леонид Ильич, нам пора — Суслов постучал пальцем по наручным часам.
— Вот что Русин — Брежнев смотрит через мое плечо, его лицо кривится. Я оборачиваюсь, вижу, что к нам подходит Мезенцев — Пойдем с нами, познакомлю тебя с Никитой Сергеевичем.
* * *
Встреча с Хрущевым не произошла сразу. Сначала мы долго шли коридорами, поднимались по лестницам. Брежнев то и дело останавливался перемолвиться то с одним, то с другим человеком. Шептал что-то на ухо, хлопал по плечу, расцеловывался. Свита терпеливо пережидала все эти церемонии. Потом мы зашли во что-то наподобие банкетного зала, который располагался по моим ощущениям позади сцены Кремлевского дворца. На входе сотрудники КГБ с цепкими взглядами меня вежливо обыскали, проверили документы.
Наконец, Брежнев подвел меня к одному из столов, богато заставленному деликатесами. Икра черная и красная, белуга, десятки салатов, зажаренный целиком поросенок на подносе и даже экзотика — ананас и манго. Много бутылок с алкоголем, но все пока закрытые. За столом сидело с десяток мужчин. Они живо переговаривались, смеялись. Многие ели, но практически никто не пил. Во главе находился загорелый Никита Сергеевич. Небольшого роста, пузатый, лысый, с простецкой широкой улыбкой. Глаза, впрочем, совсем не простые — хитрые и злые.
— Леня, где ты ходишь? — Хрущев вилкой указал Брежневу на место рядом с собой. Свитские тут же рассосались по свободным стульям, Ильич остался стоять. Лишь слегка угодливо согнулся.
— Никита Сергеевич, это тот самый поэт, что сочинил новые слова к гимну — Брежнев легко подтолкнул меня вперед — Русин Алексей.
— Добрый день, товарищи. — я поздоровался сразу со всеми. Мне, молча, покивали.
— Ну, здравствуй, Русин. –1-й секретарь ЦК обернулся, махнул рукой. К нему тут же подскочило два официанта — Дайте товарищу стул и приборы.
Сели мы странно. Между Хрущевым и Брежневым было совсем немного место, но меня втиснули именно туда. Поставили стул, тарелки с вилкой и ножом.
— Угощайся, Алексей — Хрущев поощряюще указал на стол — Все свежее, полезное. Я тут по совету врачей решил сесть на диету, но товарищам не запрещаю.
Тарелка Никиты и правда была пуста. А вот его пузо — весьма большое.
— Расскажи о себе — Хрущев сделал знак, и официант тут же налил ему в бокал Боржоми из бутылки. Соратники 1-го секретаря замолчали и выжидающе на нас уставились.
— Я русский, родом из Нового Оскола.
— О… земляк! — Никита Сергеевич по-доброму улыбнулся — Продолжай.
— Сирота. Отец погиб в войну, мама умерла позже. Отслужил в погранвойсках, учусь в МГУ, пишу стихи и прозу, возглавляю советский патриотический клуб Метеорит.
— Какой еще клуб? — вдруг проскрипел рядом Суслов — Это нарушение постановление Политбюро ЦК ВКПб от 32-го года. О роспуске пролетарских организаций в области литературы и организации на их основе Союза Писателей СССР.
Вот это удар! Подлый, исподтишка.
— Мы официально зарегистрированы Министерством культуры.
— Опять Фурцева! — рядом зашевелились члены Президиума.
— Да ей закон не закон!
— Товарищи, тихо, пожалуйста — Хрущев взмахнул рукой — В постановлении от 32-го года не было запрета на создание новых творческих объединений. Лишь о роспуске старых.
— Но Минюст имеет инструкцию на этот счет — вновь встрял вредный Суслов.
Вот же зараза, никак не уймется! Надо срочно спасать Метеорит. Я перехожу в режим «форсаж», взвывает Слово в голове.
— Товарищи, почему милиционеру трудно исполнить супружеский долг? — интересуюсь я у мужчин за столом. На меня с интересом смотрят все — и Хрущев с Брежневым, вижу хитрые глаза Микояна и Черненко, даже у Андропова с Сусловым появляется на лице что-то живое.
— Потому что он живет по инструкции, а по инструкции положено сначала исполнить два супружеских долга в воздух.
Дружный хохот пугает официанта, который в этот момент наливает мне минералку. Он вздрагивает и несколько капель проливается на скатерть. Но никто этого не замечает. Хрущев вытирает слезы, Брежнев бьет меня по плечу.
— Это я к тому — продолжаю мысль, после того как все отсмеялись — Что жизнь, Михаил Андреевич, сложнее инструкций.
Суслов пожимает плечами. На его лицо вернулась привычная хмурая мина, но мне он больше не возражает.
— Наш человек! — Хрущев громко сморкается в большой белый платок — Клуб твой разрешаю. И сегодня помощники позвонят в хор Александрова. Леонид Ильич, проконтролируй. Как будет запись гимна — мне на стол. Послушаем на Президиуме, что получилось.
— Хорошо, Никита Сергеевич — Брежнев согласно кивает.
Окружение Хрущева теряет ко мне интерес — люди возвращаются к еде и застольным разговорам. Я тоже налегаю на деликатесы — обеденное время, надо подкрепиться. Разговоры вокруг сплошь нейтральные и даже мрачные. Обсуждают смерть Маршака и его похороны, пожизненный срок Нельсона Манделы, который тот получил на днях. Обращает внимание на себя тихая беседа Косыгина с двумя мужчинами. В одном я узнаю Подгорного, в другом — Воронова. Оба — члены Президиума — их портреты висят в красном уголке общаги. Косыгин осуждающе говорит о новом Гражданском кодексе РСФСР. В нем отменили сталинскую статью о производственных артелях и кооперативах. Классика жанра. Вместе с водой выплеснули ребенка.
— Леонид Ильич — я поворачиваюсь к жующему Брежневу, тихонько спрашиваю — А вы на каком фронте воевали?
— Сначала на Южном, потом на Северокавказском.
— А как же начальник политотдела 4-го Украинского фронта?
— Это потом уже было, после переименования — Брежнев откладывает вилку, внимательно на меня смотрит — А ты с какой целью интересуешься?
— Вы же и в освобождении Новороссийска участвовали? — продолжаю гнуть свою линию я.
— Точно. Ранен был, сорок раз на плацдарм выезжал.
— Вот бы написать книгу об этом! — мечтательно говорю я — Можно назвать Малая земля. Так же плацдарм назывался?
— Так — интерес Брежнева все больше растет — А про что книга?
— Как про что? Про подвиг наших солдат. Можно книгу сделать на основе ваших воспоминаний.
— Так это уже мемуары будут!
— И что? Мемуары про войну — это очень важно, Леонид Ильич! Фронтовики будут постепенно уходить из жизни, и кто тогда расскажет нам, молодому поколению, как все было на этой войне?!
— А то, что рано Леониду еще свои мемуары писать — вмешался в разговор Хрущев, который как оказалось внимательно нас слушал — Я к своим даже еще не приступал. А я старше его по званию!
Народ вокруг посмеивается.
— А Жуков-то уже пишет! — раздается голос Суслова слева — И еще неизвестно, что он там «навспоминает».
