– А если суд оправдает? Если выяснится, что человек был арестован по навету, что перед партией и перед законом он абсолютно чист – что тогда?
– Я таких случаев не знаю, – пробормотал вполголоса Шеин, а так, чтобы слышал Платтен, достаточно громко сказал: – Тогда – снова апелляция. Но вернемся, извините за выражение, к нашим баранам. Вот выписка из решения Красногвардейского райкома партии от 22 марта 1938 года, – потряс он какой-то бумажкой, – за подписью первого секретаря Степаненко. Здесь черным по белому написано:
«Платтен Ф. П. как врага народа, арестованного НКВД, из рядов ВКП(б) исключить».
Платтен покрылся холодным потом, натужно закашлялся, вцепился в схваченное спазмом горло и рухнул на пол.
– Врача! – закричал Шеин. – Быстрее! Он мне нужен живым.
Три дня Фриц Платтен приходил в себя. А потом снова пошел конвейер. Не без некоторой доли сочувствия следователи отметили, что после испытанного потрясения Платтен стал гораздо суше, он уже не улыбался, не шутил, на вопросы отвечал односложно и, прежде чем расписаться под протоколом допроса, вчитывался в каждую фразу. Скажем, 13 декабря из него всю ночь тянули жилы, добиваясь ответа на вопрос:
– Откуда у вас бинокель (это не опечатка, в протоколе так и написано – бинокель) и фотоаппарат?
– Я уже три раза говорил, что и то и другое приобрел в Швейцарии, – устало отвечал Платен.
– Зачем? Что вы фотографировали? И что разглядывали в бинокель?
– Ничего я не разглядывал. И ничего не фотографировал, так как к фотографии не имею никакого интереса.
– А где пленки? Во время обыска у вас не нашли ни одной пленки. Кому вы их передали? И что на них было?
– Пленки не нашли потому, что я не фотографировал, а не потому, что кому-то передал. Что касается бинокля, то я вообще о нем забыл: он валялся на антресолях и я его оттуда никогда не доставал.
– К находкам в вашей квартире мы еще вернемся, – многозначительно пообещал следователь. – А пока что меня интересует, имеете ли вы специальное образование по аграрным вопросам?
– Нет, не имею, – односложно бросил Платтен. – Но, подумав, добавил: – Хотя в результате большой практики по организации организационно-политической работы в сельскохозяйственных кооперативах Швейцарии я приобрел широкие познания в этой области.
– Именно поэтому вы руководили «Солидарностью»?
– Да, – не без гордости ответил Платтен. – С 1923 по 1930 год я был председателем этой сельскохозяйственной артели, организованной в СССР из швейцарских политэмигрантов.
– И как шли дела?
– Отлично.
– Тогда почему вы перешли на преподавательскую работу в Аграрный институт?
– Меня попросили поделиться опытом со студентами, которым предстояло организовывать работу в создаваемых тогда колхозах.
– Однако через два года вы ушли в институт иностранных языков. Почему? И кто оказывал содействие в устройстве на работу?
Следователь думал, что это ловко расставленная ловушка, уж в нее-то Платтен попадет, назвав имена покровителей. Но Платтен мгновенно погасил его пыл.
– В институт я был рекомендован Киевским райкомом ВКП(б), – ответил он.
– А кто вам дал рекомендации на предмет оформления советского гражданства? – зашел с другой стороны следователь.
– Инженер Мендельсон и инженер Гольдштейн. И с тем и с другим я знаком по партийной работе в Берлине.
– Что вам известно об их антисоветской деятельности, а также об аналогичной деятельности других ваших знакомых?
– Ничего! – отрезал Платтен.
Конвейер продолжался… Следователи надеялись без особого труда сломать немолодого, больного человека, но перед ними был не инвалид, а богатырь, зубр, который оказался им не по зубам. Чем глубже они забирались в биографию Платтена, тем больше в этом убеждались. К тому же всплывали такие имена и такие детали истории страны, что у них зябко передергивало плечи. А прочитав все показания подследственного, они убоялись содеянного и… выдрали из дела более сорока страниц, уничтожив при этом и фотографии. Как и все остальное, сделано это грубо и топорно: скажем, те же фотографии скорее всего сожгли, а конверты из-под них, да еще с подписями, остались.
– При каких обстоятельствах вы были арестованы в Финляндии? – решил переменить тему следователь.
Платтен откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу и, барабаня пальцами по колену, устремил взгляд недалекое прошлое.
– Это было в 1919-м, – начал он. – После Первого конгресса Коминтерна я получил задание доставить материалы конгресса шведским коммунистам. Кроме того, по личному поручению Ленина я должен был передать золотую валюту и бриллианты на оказание помощи компартии Швеции. Так как незадолго до этого я сопровождал спецвагон, в котором ехал Ленин, меня там хорошо знали. Риск ареста был слишком велик, поэтому я взял с собой внешне неприметную швейцарскую комсомолку Боллингер. Так оно и случилось: полиция охотилась за мной, я, как вы понимаете, от ее агентов особенно-то и не прятался – и конце концов меня арестовали. Пока за мной следили, а потом допрашивали, финская «наружка» стала менее плотной. Что и требовалось доказать! Пока возились со мной, товарищ Боллингер спокойно выполнила задание, передав документы, золото и бриллианты по известному ей адресу.
Можно себе представить полуобморочное состояние следователей.
Ленин… вагон… бриллианты… золото. Кошмар какой-то! Разве мог самый святой из святых отправить золото каким-то сытым шведам, когда в России голод, холод и разруха?! Ведь шел 1919-й год. Деникин, Колчак и Юденич, кажется, вот-вот возьмут Москву и Петроград, народ вымирает сотнями тысяч, а в Кремле, оказывается, полно бриллиантов, которые за здорово живешь отдают каким-то шведам.
Рехнуться можно! Ведь на эти бриллианты можно было купить горы хлеба и спасти от голодной смерти тысячи пролетариев и верных советской власти крестьян. Нет-нет, не было этого! Не было и не могло быть! А этот то ли немец, то ли швейцарец врет: не был он в Финляндии и кощунственного задания Ленина не выполнял!
Выполнял, товарищ следователь, выполнял. И эта страница протокола, к счастью, сохранилась. Сохранилась и другая страница показаний Платтена – тех, которые он давал уже на суде. И оглашенные им факты так поразили судей, что в конце концов повлияли на приговор.
– Как долго вы находились в финской тюрьме? – придя в себя, уточнил Шеин.
– Пустяки, всего четыре месяца, – как бы между прочим бросил Платтен. – Хотя, если бы не наша предусмотрительность, проявленная при составлении плана поездки, я мог бы застрять там и на несколько лет. Мы все рассчитали, и на всякий случай держали под арестом несколько офицеров белофинской армии. Когда товарищ Боллигер вернулась в Москву и доложила о выполненном задании, началась вторая фаза нашего плана: финской стороне было предложена обменять меня на финских офицеров. Раздумывали в Гельсингфорсе недолго – через неделю я был в Москве.
