Вот условия, в которых создавались и воспитывались личности, подобные Петлюре. О его действиях суду расскажут документы, они достаточно ярко освещают кровавую деятельность бандитских шаек, которыми он командовал. Мне нечего добавить к документам, неоспоримость которых я знаю.
16-го октября. Сорренто».
Среди свидетелей защиты числился и Альберт Эйнштейн, но картина была настолько ясной, что показания нобелевского лауреата не понадобились. А вот одного из старейших деятелей сионизма, председателя еврейского национального собрания Владимира Темкина суд выслушал.
– Стоя в двух шагах от гробовой доски, я клянусь, – сказал он, – что Петлюра ответственен за погромы на Украине. В погромах повинен не украинский народ, а Петлюра.
Казалось бы, у обвинения нет никаких шансов поставить Шварцбарда к стенке, но прокурор и не думал сдаваться. Совершенно неожиданно он заявил, что Шварцбард агент Чека и Петлюру убил по заданию Москвы.
Что тут началось! Одни требовали доказательств, другие кричали, что большевики проникли во все поры жизни и даже во Дворец юстиции, третьи настаивали на аресте какого-нибудь официального представителя Москвы. Спас ситуацию один из адвокатов защиты.
– Я никогда не пришел бы сюда защищать большевика, – заявил он. – Я клянусь, что Шварцбард не агент Чека. Вот копия письма Бурцева, поданного вчера прокурору. Бурцев, который известен как заклятый враг большевиков, ручается, что Шварцбард никакого отношения к большевикам и Чека не имеет.
И вот, наконец, наступил восьмой день процесса. Вот как его описывает стенографист, обладающий несомненными журналистскими способностями.
«Уже с утра площадь перед зданием суда загромождена тысячами людей, жаждущими попасть на процесс. Откуда-то появляются усиленные наряды жандармов, оттесняющие толпу. Шпалеры жандармов занимают коридоры и все двери. Все кулуары во Дворце юстиции переполнены народом. В зале суда творится нечто невообразимое. Присяжные заседатели удаляются на совещание. Но перед этим с блестящей речью к ним обратился адвокат Торрес. Вот что он, в частности, сказал:
– Мы знаем, что осудить Шварцбарда хотя бы на один день тюрьмы – это значит оправдать все погромы, все грабежи, всю кровь, пролитую погромщиками на Украине. Шварцбард несет на своем челе печать великих страданий. Сегодня здесь, в городе великой французской революции, судят не Шварцбарда, а погромы. Речь идет о престиже Франции и о миллионах человеческих жизней. Если вы хотите помешать каким-нибудь погромам в будущем, то Шварцбард должен быть оправдан, и я клянусь, что этот человек уйдет отсюда свободным, ибо я вижу, что вы поняли ответственность, лежащую на вас. Во имя тысячей и тысячей распятых, во имя мертвецов, во имя оставшихся в живых, я заклинаю вас оправдать этого человека.
Во время этой речи многие присутствующие среди публики и некоторые присяжные плачут.
Совещание присяжных заседателей продолжалось 20 минут. Но вот раздаются два резких звонка. Присяжные медленно занимают свои места. Наступает гробовая тишина. Слово берет старшина присяжных заседателей.
– По велению души и совести, – торжественно говорит он, – мы, присяжные заседатели, на все пять поставленных вопросов отвечаем: „Нет, не виновен“.
Зал приходит в неистовство. Буря аплодисментов проносится по всем скамьям. Толпа с криками и восторженными воплями, подбрасывая вверх шляпы, устремляется, опрокидывая на своем пути скамьи и барьеры, к Торресу и Шварцбарду. Людской поток мчится к ним, буквально сметая все на пути. Видно, как Торрес, со слезами на глазах, обнимает и целует Шварцбарда. Какие-то адвокаты, женщины, взволнованные и сияющие мужчины давят в своих объятиях Шварцбарда.
И вдруг весь этот шум и гвалт перекрыл ликующий голос председателя.
– Самуил Шварцбард, вы свободны!
А потом почему-то добавил:
– Да здравствует Франция!
Так закончился этот политический процесс, вошедший в историю под названием „Дело об убийстве Симона Петлюры“».
Допросы Платтена между тем продолжались… В начале 1939-го его переводят в достославное Лефортово и с рук на руки передают другому следователю. Но вот что странно: на первом же допросе следователь задал необъяснимый на первый взгляд вопрос.
– Как вы себя чувствуете? Вы здоровы? Показания давать можете?
Значит, что-то было. Если же учесть, что никаких справок о гриппе или чем-то ином в деле нет, значит, поработали заплечных дел мастера. Платтену, видимо, объяснили, что если начнет жаловаться, ему же будет хуже, поэтому, прокашлявшись и обреченно посмотрев на порозовевший платок, он отвечает.
– Да, я здоров и показания давать могу.
Здоров… А я обратил внимание на одну характерную деталь: если раньше подписи Платтена под протоколами допросов были энергичные, размашистые, то тут вдруг стали куцые, съежившиеся, без нажима и сделанные явно дрожащим пером.
– Я внимательно прочитал ваши предыдущие показания, – начал следователь, – и у меня возник ряд вопросов. Вы готовы вернуться в прошлое? Готовы рассказать о том, куда вы подевались после возвращения из Каменец-Подольского? Странно, но ни одного документа, уточняющего ваше местонахождение, я не нашел.
– И не найдете! – победоносно улыбнулся Платтен. – Их здесь нет. Они в Литве.
– Как, в Литве? Почему в Литве?
– Если честно, этого не должно было случиться. Во всем виновата непогода и… дряхлый бомбовоз.
– Бомбовоз?! – изумился следователь. – Что еще за бомбовоз? Откуда он взялся?
– Обыкновенный немецкий бомбовоз, переделанный для гражданских нужд. Дело в том, что по договору с нашим Центросоюзом Германия обязалась поставить России большую партию медикаментов. Железные дороги были ненадежны, поезда грабили бандиты, поэтому лекарства решили перевозить аэропланами. Один такой самолет застрял под Смоленском. Так как на мне висело невыполненное задание Коминтерна, а для этого надо было попасть в Германию, я предложил поговорить с летчиком и как следует заплатить за мою доставку в Берлин. Вильгельм Польде, так звали пилота, согласился, но на случай, если возникнут недоразумения при столкновении с властями, попросил мандат или письмо с подписью какого-нибудь официального лица.
Пока обсуждали эту проблему, я бился над другой. Я прекрасно понимал, что в Германии тут же попаду под колпак полиции. Меня там хорошо знали и слежка будет круглосуточной. А так как задание Коминтерна было довольно деликатным и с далеко идущими последствиями, рисковать я не мог. Надо было что-то придумать. И я придумал! Я решил использовать женщину, но не постороннюю, как это было в Финляндии, а жену.
– Стоп, подследственный, стоп! Вы же говорили, что ваша жена покончила с собой, получив известие о вашей гибели.
– Да, говорил. И это чистая правда, – сразу погрустнел Платтен. – Но ради дела я готов был вступить в фиктивный брак. Как вы понимаете, для этого нужна была абсолютно надежная женщина, которая могла бы сыграть эту роль.
