«Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения товарища Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. п.».
И снова – никакой реакции, кроме робкого совета «учесть критику со стороны Ленина и сделать необходимые выводы». Выводы Сталин сделает, правда, несколько позже, но такие крутые, что всем этим советчикам мало не покажется! А пока что ему надо было разобраться с Троцким, который безусловным наследником Ленина считал себя. В этой ситуации как никогда полезным оказался талант «оратора исключительной силы и прирожденного агитатора». От Троцкого не осталось камня на камне! Но Зиновьев увлекся, потерял чувство меры, вообразил себя, как когда-то с Лениным, передаточным механизмом между Сталиным и массой – и прогадал.
Правда, после кончины своего старого друга и покровителя Зиновьев смог соорудить ему, как тогда казалось, вечный памятник: именно по его инициативе, а не по просьбе трудящихся, 2-й Съезд Советов принял решение о переименовании Петрограда в Ленинград. Эта инициатива не осталась не замеченной: в качестве ответного подарка малую родину главы Ленсовета город Елизаветград переименовали в Зиновьевск (ныне Кировоград).
В декабре 1925 года состоялся ХIV съезде ВКП(б). Зиновьев не придумал ничего лучшего, как подняться на трибуну и от имени «новой оппозиции» раскритиковать речь Сталина, который перед этим выступил с политическим отчетом ЦК. Это было роковой ошибкой! Тем более, что съезд поддержал Сталина.
Казалось бы, можно, как он это делал не раз раньше, покаяться, воспеть гимн руководству и шагать нога в ногу с новым генсеком. Но Зиновьев закусил удила, его, как говорится, понесло! Полемика разгорелась нешуточная, слов уже не выбирали. Именно тогда Зиновьев назвал Сталина «кровавым осетином, не ведающим, что такое совесть».
Почему, кстати, осетином? Предположить, будто Зиновьев не знал, что Сталин – грузин, по меньшей мере странно. А может быть, он знал то, чего не знали другие, и в пылу полемики проболтался? Ни тогда, ни позже ответа на этот вопрос никто не дал, а вот репрессии, для начала мягкие, последовали тут же. Сперва Зиновьева вывели из Политбюро, потом сняли с должности руководителя Ленсовета, а несколько позже – и с поста председателя Исполкома Коминтерна.
Всё – отныне Зиновьев никто. Но имя-то есть, и авторитет в партии немалый. От отчаяния Зиновьев шарахнулся совсем не в ту сторону: он объединился со злейшим врагом Сталина – Троцким. За что тут же поплатился – в 1927 году его исключили из партии. Но Зиновьев не унывал и использовал уже не раз выручавший прием. Он прилюдно, то есть в печати, посыпал голову пеплом, покаялся, как тогда говорили, разоружился – и его не только восстановили в партии, но даже, несмотря на то что он не имел никакого образования, назначили ректором Казанского университета.
Проявить себя на этом поприще Зиновьев не успел. В ЦК рассудили мудро: такого человека, как Зиновьев, надо постоянно держать в поле зрения, поэтому его вернули в Москву и ввели в редколлегию журнала «Большевик». Но, если так можно выразиться, не уберегли. Уже на следующий год возникает дело «Союза марксистов-ленинцев», по которому проходит и Зиновьев. Его снова исключают из партии, и на этот раз отправляют в Кустанай, туда, где нет ни одного оппозиционера, но зато много верблюдов и овец.
В казахских степях Зиновьев вел себя тихо, поэтому его простили, вернули в Москву, снова восстановили в партии и устроили на работу в Центросоюз. А вскоре состоялся ХVII съезд ВКП(б). Трудно сказать, чем руководствовался Сталин, может быть, он испытывал своеобразное чувство удовлетворения, когда смотрел на униженно кающихся грешников, но Зиновьеву предоставили трибуну съезда. Конечно же, он раскаялся во всех своих прегрешениях перед партией и народом, воспел хвалу руководству ЦК и лично Сталину, а также согласился на любую работу, где сможет принести пользу стране победившего социализма.
Как оказалось, пользу он может принести только как заключенный одной из самых мрачных тюрем: в январе 1935-го он проходил по делу так называемого «Московского центра» и получил 10 лет тюремного заключения. В надежде, что не раз испытанный способ покаяния спасет и на этот раз, Зиновьев начал бомбардировать Сталина письмами. Именно тогда появилось то письмо, в котором он уверяет, что больше не враг, что пристально глядит на портреты Сталина и других членов Политбюро с мыслью, чтобы они заглянули в его душу, что принадлежит им душой и телом, что готов сделать все, чтобы заслужить прощение.
Не помогло. Судя по всему, Сталин хорошо помнил, как его обозвали кровавым осетином, как от имени «новой оппозиции» на ХIV съезде подвергли унизительной критике, как вместе с подонком Троцким пытались использовать в своих интересах невразумительное письмо больного Ленина…
Пора с этой проблемой кончать, судя по всему решил Сталин. А проблемы нет тогда, когда нет человека. Но еще одну роль, как всегда роль раскаявшегося грешника, Зиновьеву сыграть пришлось. В августе 1936 года в Москве проходил грандиозный, открытый для прессы и публики процесс по делу «Антисоветского троцкистско-зиновьевского центра». Троцкий далеко, его пока что не достать, а Зиновьев – вот он, рядом, на скамье подсудимых. То, что именно он стал главным обвиняемым, было его последней услугой партии. Именно так сформулировал вопрос Сталин, когда Зиновьев и Каменев были на личном приеме у вождя народов. Сталин убедил их, что раскаяние и признание в антипартийной деятельности пойдет на пользу партии, что единство, слитность и сплоченность партии от этого только выиграют.
В обмен за это – жизнь.
– Не так уж мало, – усмехнулся в усы Сталин, – даже если это жизнь где-нибудь в ссылке. Уж мы-то с вами знаем, что такое ссылка. Жили где-нибудь в Сибири или на Урале, работали, читали книги и готовились к грядущим боям за правое дело угнетенного народа. Теперь это дело восторжествовало, и его надо защищать. Можете не сомневаться, мы выведем на чистую воду всех наших врагов, в том числе и тех, которые рядятся в тогу друзей! – жестко закончил он.
Своего слова Сталин не сдержал. 24 августа 1936 года Григорий Зиновьев, первым из списка Платтена, был приговорен к смертной казни и в тот же день расстрелян. Его участь разделил и шедший с ним до конца Каменев.
«Пусть Сталин сперва завоюет доверие»
Можете ли вы представить себе человека, который бы открыто, с трибуны партийного съезда бросил такие слова в адрес заседавшего в президиуме и набиравшего силу отца народов?! Одни скажут: «Никогда и ни при каких обстоятельствах». Другие, немного поразмыслив, философски заметят, что, мол, едва ли, если, конечно, он не смертельно болен и не хочет свести счеты с жизнью.
Но это не все! Заинтригую вас еще больше. Что вы скажете, если узнаете, что этот же человек требовал избрания нового генерального секретаря партии, освободив от этой должности Сталина, и не изменил своей точки зрения даже после ночного звонка Иосифа Виссарионовича, который просил его отказаться от своих слов?! И тогда Сталин, в пока что бессильной ярости, процедил:
