Тут уж не на шутку испугался комендант. Он читал сопроводительное письмо Ленина и прекрасно понимал, что если с головы Инессы Арманд упадет хотя бы один волос, ему несдобровать.
– Нет, товарищ Инесса, – набравшись храбрости, заявил он. – Так дело не пойдет! За эвакуацию отдыхающих отвечаю я, и если что не так, Реввоенсовет будет спрашивать с меня. Хоть вы здесь и по приказу наркома, но раз вы отдыхающая, то извольте соблюдать дисциплину. Первыми едут женщины и дети. Это приказ! На вас он, товарищ Инесса, распространяется так же, как и на других.
– Молодец, комендант! – ободряюще улыбнулась Инесса. – Давно бы так. Куда хоть едем-то?
– Для начала – в Нальчик. А там посмотрим…
До ближайшей большой остановки, которая была во Владикавказе, тащились четверо суток. Кто-то в пути заболел, кто-то чуть было не отстал, кто-то умолял положить в ближайшую больницу – всем им, то обещая, то успокаивая, на помощь приходила Инесса. Зато во Владикавказе ее ждала совершенно неожиданная, и от этого еще более приятная, встреча. Когда на перроне к ней бросился одетый в военную форму красавец-грузин, Инесса на какое-то мгновение даже отшатнулась, а потом радостно расхохоталась.
– Батюшки-светы! – всплеснула она руками. – Да неужто это мой любимый «сельский учитель»? Неужто вы сюда прямо из Длинной ослицы? А уроки французского не забыли? А как на всю округу пели грузинские песни, помните?
– Помню, дорогая товарищ Инесса, все помню, – почтительно склонил голову Серго Орджоникидзе. – Лонжюмо – это на всю жизнь. Именно там, благодаря вам и Владимиру Ильичу, я научился думать и стал сознательным большевиком.
– Вы далеко пошли, дорогой Серго. Вы стали не просто сознательным большевиком, но еще и полководцем, членом Реввоенсовета Кавказского фронта.
– Ну что вы, – смутился Серго. – Какой из меня полководец?! Военному делу я еще только учусь. А как вы? Как отдохнули? Как здоровье? Как сынишка? – сменил он тему, отметив про себя, что выглядит Инесса неважно.
– Отдохнула вполне прилично, – храбро начала Инесса, хотя прекрасно поняла погрустневший взгляд Орджоникидзе. – Андрюшка поправился. Я – тоже. Хотя не прибавила ни одного килограмма, – не удержалась от кокетливого тона она, но тут же поникла. – Что, товарищ Серго, я изменилась? Постарела?
– Что вы, что вы! – вспыхнул Серго. – Абсолютно нет, дорогой товарищ Инесса! Я бы даже сказал – помолодели.
– Ну, это вы хватили, – отмахнулась Инесса. – Это вы говорите как кавказский мужчина. Но все равно приятно! – озорно улыбнулась она.
Отдохнув денек во Владикавказе, горе-курортники двинулись дальше, но буквально через сутки застряли в Беслане. На этот раз надолго. Там было такое скопище людей, такая гнусность, грязь и мерзость, что, как считали врачи, именно эта стоянка стал для Инессы роковой.
До Нальчика все-таки добрались, и даже неплохо провели там целый день: осмотрели город, побывали на собрании местных коммунистов, где Инесса долго и восторженно говорила о последней работе Ленина «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме». А ночью ей стало плохо. Так плохо, что утром пришлось отвезти в больницу.
Диагноз установили быстро – холера. Инесса то теряла сознание, то приходила в себя, извинялась, что с ней приходится возиться. От обезвоживания организма она сильно похудела. Потом начались судороги. Стал хриплым, а затем совсем пропал голос.
Эпидемия холеры поразила тогда всю страну. Больные умирали десятками тысяч. Инесса сражалась двое суток. В полночь она в очередной раз потеряла сознание. Врачи делали все возможное – инъекции, уколы, капельницы, но утром ее не стало.
В тот же час из Нальчика полетела телеграмма: «Вне всякой очереди. Москва. Совнарком. Ленину. Заболевшую холерой товарищ Инессу Арманд спасти не удалось тчк Кончилась 24 сентября тчк Тело перепроводим в Москву тчк Назаров тчк». Гроб с телом Инессы Арманд провожал весь Нальчик. Оркестры играли «Вы жертвою пали», перрон был завален цветами, а у вагона, который отвели Инессе, безутешно рыдали кисловодские курортники, которые успели полюбить то грустную, то веселую, то молчаливую, то озорную, но никогда не унывающую Инессу Федоровну Арманд.
Москва встречала Инессу с нескрываемой печалью. От Казанского вокзала до Дома Союзов гроб с ее телом несли на руках. В газетах были напечатаны пространные некрологи с рассказом о жизни и деятельности покойной. А женщины столицы обратились ко всем работницам со специальным призывом.
«Товарищи работницы! Мы призываем вас всех, которым усопшая отдала свою жизнь, почтить память тов. Инессы. Пусть будет жива о ней память среди тех, кто теперь среди голода и разрухи идет упорным трудом к светлой жизни».
Делегаций к гробу шло множество. Но, что характерно, шли не только делегации, направленные райкомами или профкомами, шли молоденькие девушки, шли старушки, шли искалеченные солдаты Первой мировой, шли рабочие Лефортовского района, где в молодые годы Инесса занималась пропагандистской работой.
Но вот внесли венок из белых живых цветов. На муаровой ленте надпись: «Тов. Инессе – от В. И. Ленина».
Похороны состоялись 12 октября. Вот как описывала это событие одна из столичных газет:
«У Дома Союзов шпалерами выстраиваются пулеметчики. Не по-осеннему жарко. Оркестр Большого театра под управлением знаменитого Вячеслава Сук играет траурный марш Шопена. После шопеновского марша – партийный гимн „Интернационал“. Траурная колесница медленно трогается».
Хоть это не принято, но я на секунду прерву этот репортаж. Дело в том, что первым за колесницей шел человек, для которого эта утрата была невосполнимой, для которого это была не просто потеря друга, а потеря любимой женщины, без которой борьба – не борьба и жизнь – не жизнь. Ну кто теперь ему скажет: «Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, и только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью»? Кто, забыв о женской гордости, воскликнет на весь белый свет: «Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно»?!
Господи, как же ему было больно теперь! Все считают его вождем, твердокаменным человеком, а ведь он простой, пожилой мужчина, у которого все сердце в слезах, который готов наплевать на революционные битвы и лечь рядом с женщиной, которая с полным на то правом подписывала свои письма «Твоя Арманд».
Когда шедшая неподалеку от Ленина Александра Коллонтай взглянула на Ильича, она была ошеломлена.
«Ленин был потрясен, – написала он в тот же вечер в своем дневнике. – Когда мы шли за гробом Инессы, Ленина невозможно было узнать. Он шел с закрытыми глазами и казалось вот-вот упадет».
Поразительно, но через четыре года Коллонтай вернулась к этой записи и дополнила ее провидческими словами: «Смерть Инессы Арманд ускорила смерть Ленина: он, любя Инессу, не смог пережить ее ухода».
А теперь вернемся к прерванному репортажу.
«На Красной площади, у Кремлевской стены, у раскрытой могилы – митинг. Прощальные слова произносят представители ЦК и других московских организаций. От Центрального отдела работниц последнее „прости“ Инессе сказала Александра Коллонтай. Выступают работницы Москвы, Петрограда, представительницы женщин Средней Азии и горянок Терека.
