Судя по всему, тюрьмы со специалистом по глазным болезням в Забайкалье не было, поэтому начальник Акатуевской тюрьмы получает от врача официальное послание: «Имею честь сообщить Вам, что сс.-каторжная Фейга Каплан совершенно слепа на оба глаза и потому, как совершенно не способная к работам, подлежит призрению в богадельне».
Это означало, что Фаня подлежит освобождению. Но отпускать ее на волю начальство не хотело и продолжало поиски подходящей больницы.
Такую больницу удалось найти лишь в октябре 1913-го. Начальник Акатуевской тюрьмы не стал откладывать дело в долгий ящик и тут же телеграфировал начальнику Читинской каторги: «Сообщаю, что этапом сего числа отправлена во вверенную Вам тюрьму для помещения во вновь открываемую лечебницу для излечения болезни глаз сс.-каторжная вверенной мне тюрьмы Фейга Каплан».
Операцию Фане делать не стали, но лечили на совесть, что подтверждает сопроводительное письмо врача читинской тюремной больницы врачу Акатуевской тюрьмы: «У Ф. Каплан мною констатирована слепота на истерической почве. В настоящее время у нее появляется зрение, хотя и в незначительных размерах. В течение всего лечения она подвергалась электризации (сначала постоянным, потом переменным током), впрыскиванием стрихнина и пила йодистый калий».
То, что зрение у Фани появилось, подтверждает и докладная записка врача Нерчинской каторги начальнику Акатуевской тюрьмы:
«Ссыльно-каторжной Каплан Фейге ввиду сильного ослабления зрения прошу разрешить иметь при себе для пользования при чтении лупу».
Я потому так подробно рассказываю о перипетиях Фани со зрением, что несколько позже, когда ее будут обвинять в прицельной стрельбе в Ленина, для понимания сути дела нам это понадобится.
А пока что поздравим Фаню с тем, что она стала различать хотя бы силуэты, обрела способность передвигаться без посторонней помощи, а с помощью лупы даже смогла читать.
После Февральской революции десять каторжанок, в том числе и Фейга Каплан, на тройках отправились в Читу, там сели на поезд – и в Москву. Подруги и здесь не оставили Фаню без присмотра и раздобыли ей путевку в крымский санаторий в Евпатории. Тамошние врачи с большим сочувствием отнеслись к полуслепой девушке и направили ее в Харьков, в офтальмологическую клинику знаменитого на всю Россию профессора Гиршмана.
Несколько позже всплыла любопытная деталь: по направлению лишь санаторных врачей принять больную Гиршман не имел права, нужно было какое-то солидное поручительство. И знаете, кто поручился за Фаню Каплан, кто дал ей необходимую рекомендацию? Никогда не догадаетесь! Этим человеком был… родной брат Ленина Дмитрий Ильич Ульянов. Он ведь получил медицинское образование, учился сначала в Московском, а потом в Дерптском университете. С началом войны был призван в армию, и как раз в то время, когда в Крыму появилась Фаня, служил военным врачом в Севастополе. Ему очень понравилась девушка с серыми, лучистыми глазами, и, видимо, он очень хотел, чтобы она его разглядела получше.
Лечение у Гиршмана пошло на пользу, и Фаня стала видеть гораздо лучше: она уже не только различала силуэты, но с расстояния полуметра могла узнавать лица. После Харькова она вернулась в Крым и поселилась в Симферополе, работая заведующей курсами по подготовке работников волостных земств. Встречалась ли она в это время с Дмитрием Ильичем, никто не знает, так как никаких сведений об этом в архивах нет.
А вот то, что в конце февраля 1918 года она вернулась в Москву и поселилась у подруги по каторге Анны Пигит, известно точно. Известно и то, что в это время она часто встречалась с такими завзятыми эсерками, как Мария Спиридонова и Анастасия Биценко, которых считала героинями и которым безотчетно поклонялась.
Но вернемся в Замоскворецкий военкомат, куда привели Фейгу Каплан. Первое, что она сделала, это сняла левый ботинок.
– Так я и думала, – вздохнула она. – Гвоздь. Так, проклятый, колет, что прямо спасу нет.
– А я думал, что вы хромоножка, – ухмыльнулся Батулин.
– Никакая я не хромоножка! – вскинула голову Фаня. – Чем смеяться над девушкой, лучше бы помогли.
– Вам нужно к сапожнику. А я – комиссар!
– Тогда я сама, если, конечно, товарищ комиссар не возражает.
С этими словами Фаня взяла со стола несколько конвертов со штемпелем военкомата, сделала из них некое подобие стельки и вложила в ботинок.
Знала бы тогда Фаня, что натворила, ни за что бы не взяла эти проклятые конверты: ведь при обыске их обнаружат, решат, что в военкомате служат ее сообщники, и начнут «шить» такое дело, что целая группа людей едва избежит расстрела.
Тем временем в военкомат приехал председатель Московского ревтрибунала Дьяконов и приказал произвести тщательнейший обыск Каплан. Эту операцию поручили трем наиболее доверенным лицам, но и за ними присматривал вооруженный караул. Одной из этих женщин была Зинаида Легонькая.
– Меня вызвал товарищ Дьяконов, – рассказывала она год спустя, когда ее саму арестовали по подозрению в покушении на Ленина, – и сказал, что я обязана исполнить поручение и обыскать женщину, которая покушалась на товарища Ленина. Вооруженная револьвером, я приступила к обыску. В портфеле у Каплан были найдены: браунинг, записная книжка с вырванными листами, папиросы, железнодорожный билет, булавки, шпильки и всякая мелочь.
Слухи о том, что именно Зинаида стреляла в Ленина, ходили упорные, но, хоть и с трудом, ей удалось доказать свое алиби. Дело в том, что в августе 1918-го Зинаида училась в инструкторской коммунистической школе красных офицеров, но доказать, что во время покушения на Ленина она сидела в классе, было довольно трудно: ее однокашники разъехались по фронтам и многие из них погибли. К счастью, кое-кто уцелел, и они подтвердили, что в момент покушения вместе с Зинаидой были в классе, и лишь во время перерыва, когда им сказали о покушении, Зинаида помчалась в военкомат, где в то время служила. А тут вдруг привели Фейгу Каплан, и товарищ Дьяконов поручил Зинаиде как следует ее обыскать.
Если Зинаида не нашла ничего существенного, то другое «доверенное лицо», чекистка по фамилии Бем обнаружила злосчастные конверты, которые Фаня использовала в качестве стелек. Еще более тщательно и профессионально работала Зинаида Удотова, у которой, судя по хватке, был немалый, скорее всего, дореволюционный, опыт в такого рода делах.
– Мы раздели Каплан донага, – вспоминала она, – и просмотрели все вещи до мельчайших подробностей. Так, рубцы и швы просматривались нами на свет, каждая складка была разглажена, были тщательно осмотрены ботинки, вынуты оттуда и вывернуты подкладки. Каждая вещь просматривалась по несколько раз. Волосы были расчесаны и выглажены. Но при всей тщательности обнаружено что-либо не было.
Как только Фаня оделась, Дьяконов приступил к допросу. Протокол этого допроса сохранился, и, что немаловажно, указано точное время, когда он состоялся: 11 часов 30 минут вечера. Это лишний раз подтверждает, что на завод Михельсона Ленин приехал именно в 10 вечера, как говорил Гиль вначале, а не в 18.30, как он заявил позже. Ведь если Ленин выступал около часа и выстрелы были произведены в 19.30 (а поймали Фейгу буквально через пять минут), и если добавить на дорогу до военкомата еще 30 минут, то получается, что более трех часов ее только обыскивали, забыв о допросе по горячим следам. Это абсолютно исключено, так как именно допрос по горячим следам, когда преступник еще не сориентировался в ситуации, дает следствию наиболее положительные результаты. Эту азбуку чекисты знали и сидеть три часа без дела не могли.
