– Как бы не умер, – пронеслось в голове.
Я бросился к телефону и начал названивать в Московский Совет и кому-то еще, требуя прислать врачей. В Кремле тогда еще не была организована медицинская помощь, не было ни аптеки, ни больницы, так что за лекарствами и кислородными подушками пришлось посылать по городу. Вскоре мне доложили, что профессора Обух, Вейсброд и Минц уже в пути.
Между тем Ленину стало хуже: он был без сознания, лицо сделалось смертельно бледным и подернулось каким-то матовым, землистым цветом. Мы поняли, что от страшной боли у него может остановиться сердце, и решились впрыснуть морфий. И надо же так случиться, что пока возились со шприцем, кто-то уронил пузырек с нашатырным спиртом. Пузырек разбился – и комнату заполнил едкий запах нашатыря. Ильич тут же очнулся, сказал: „Вот хорошо“ и опять забылся.
А вскоре приехали врачи. Минц уже был одет в белый халат и тут же взялся за дело. Быстрыми, гибкими пальцами он начал ощупывать места ранений.
– Одна пуля в руке, – односложно бросил он. – Крупные сосуды не затронуты. А где же вторая?
И вдруг его пальцы побежали вокруг шеи.
– Есть, нашел, – заметно побледнев, сказал он. – Вот она, под самой челюстью.
– Это опасно?
– Если бы она задела пищевод или позвоночный столб, ранение можно было бы считать смертельным. Но, как мне кажется, этого не произошло, хотя легкие пуля задела. Думаю, что он будет жить.
При этих словах все облегченно вздохнули. А я снова посмотрел на Ильича. Его худенькое обнаженное тело, беспомощно распластавшееся на кровати, склоненная набок голова, смертельно бледное, скорбное лицо, крупные капли пота, выступившие на лбу – все это было так ужасно, так безмерно больно, вызывало такую острую жалость, что я едва сдерживал слезы.
И лишь после того, как с превеликим трудом втащив на третий этаж тяжеленные сундуки с аппаратурой, сделали рентгеновский снимок груди, врачи с полной уверенностью сказали, что Ленин будет жить. При этом они подчеркнули, что „от смерти Ильича спас лишь случайный и счастливый поворот головы, и что уклонись пуля на один миллиметр в ту или другую сторону, Владимира Ильича, конечно, уже не было бы в живых“».
Сумасшедшая? Экзальтированная?
Тем временем на Лубянке вовсю шли допросы Фейги Каплан. Первым к делу приступил нарком юстиции Курский.
– Где вы взяли оружие? – спросил он.
– Не имеет значения, – вызывающе дерзко ответила Фаня.
– Вам его кто-нибудь передал?
– Не скажу.
– С кем вы связаны? С какой организацией или группой?
– Отвечать не желаю.
– Связан ли ваш социализм со Скоропадским?
– Отвечать не намерена.
– Слыхали ли вы про организацию террористов, связанную с Савинковым?
– Говорить на эту тему не желаю.
– Почему вы стреляли в Ленина?
– Стреляла по убеждению.
– Сколько раз вы стреляли в Ленина?
– Не помню.
– Из какого револьвера стреляли?
– Не скажу. Не хотела бы говорить подробности.
– Были ли вы знакомы с женщинами, разговаривавшими с Лениным у автомобиля?
– Никогда их раньше не видела и не встречала. Женщина, которая оказалась раненой при этом событии, мне абсолютно не знакома.
– Просили вы Биценко провести вас к Ленину в Кремль?
– В Кремле я была один раз. Биценко никогда не просила, чтобы попасть к Ленину.
– Откуда у вас деньги?
– Отвечать не буду.
– У вас в сумочке обнаружен железнодорожный билет до станции Томилино. Это ваш билет?
– В Томилино я не была.
– Где вас застала Октябрьская революция?
– Октябрьская революция застала меня в Харькове, в больнице. Этой революцией я осталась недовольна. Встретила ее отрицательно. Большевики – заговорщики. Захватили власть без согласия народа. Я стояла за Учредительное собрание и сейчас стою за него.
– Где вы учились? Где работали?
– Воспитание получила домашнее. Работала в Симферополе. Заведовала курсами по подготовке работников в волостные земства. Жалованье получала (на всем готовом) 150 рублей в месяц.
– Стреляли в Ленина вы? Подтверждаете?
– Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг в феврале. Эта мысль назрела в Симферополе. С тех пор готовилась к этому шагу.
– Назовите полностью свое имя, отчество и фамилию.
– Меня зовут Фанни Ефимовна Каплан. По-еврейски мое имя Фейга. До 16 лет жила под фамилией Ройдман. Родилась я в Волынской губернии, уезда не помню. Отец мой был еврейский учитель. Теперь вся моя семья уехала в Америку.
В два часа ночи уставшего Курского сменил Петерс. Ничего нового этот допрос не дал. Единственное, чего добился Петерс, это довел Фаню до слез.
– Я до сих пор не могу понять, что означали эти слезы, – говорил он позже, – раскаянье или утомленные нервы.
А присутствовавший на допросе Аванесов был еще откровеннее.
– На вид сумасшедшая какая-то. Или экзальтированная, – сказал он.
Параллельно шли допросы кастелянши Павловской больницы Марии Поповой, той самой женщины, которая была ранена первым выстрелом.
– В пятницу, 30 августа, я вышла из дома в шестом часу вечера. Зашла к Клавдии Московкиной, которой снесла кружку молока. Потом мы мимоходом зашли на митинг и подоспели под самый конец речи Ленина.
Когда кончилась речь, я вместе с Московкиной направилась к выходу и очутилась возле Ленина. Я обратилась к Ленину: «Вы разрешили муку, а муку отбирают». Он ответил: «По новому декрету нельзя. Бороться надо!» Тут раздался выстрел, и я упала. Я находилась по правую руку от Ленина и несколько сзади.
Чекисты обратили внимание и на нестыковку во времени, и на то, что она слышала всего один выстрел, и на нелепый вопрос о муке. Тем более, что милиционер Сухотин рассказал об этих событиях совсем иначе.
– Товарищ Ленин приехал на митинг часов в 9 вечера. Через полчаса он кончил свою речь и направился к выходу. По дороге его никто не останавливал. Публика расступалась перед ним по обыкновению. Когда толпа начала выходить вслед за Лениным во двор, раздались 3 выстрела. Я выскочил из толпы посмотреть, в чем дело. И увидел раненого Ленина, лежащего на земле шагах в шести от автомобиля. Шагах в четырех от Ленина на земле лежала женщина и кричала: «Я ранена. Я ранена». А из толпы кричали: «Она убийца». Я бросился к этой женщине, мы ее подняли и отвели в Павловскую больницу.
Пришлось Попову арестовать, а заодно задержать ее дочерей и вызвать на допросы сослуживцев, соседей и всех, кто хоть что-то о ней знал. Идея была такова: Попова находилась ближе всех к Ленину, и если не стреляла сама, то по крайней мере отвлекала на себя внимание – ранение-то у нее пустяковое, не исключено, что так было задумано. Но затея с Поповой закончилась самым настоящим конфузом.
