А когда они пытались сопротивляться, так было в районе мызы Пюсси, их арестовывали и без суда и следствия расстреливали.
– Ничего! – скрипели зубами бароны. – Мы еще до тебя доберемся!
По большому счету, Кингисепп ходил по краю пропасти: ведь эстонские острова были оккупированы немцами, которые были не прочь переправиться через проливы и завладеть Ревелем – так тогда назывался Таллин. А если учесть, что этого же хотели бароны, то нетрудно представить, какая судьба ждала эстонских большевиков.
Так оно и случилось. 18 февраля 1918 года германская армия перешла в наступление по всему фронту, а через день немцы высадились на эстонском берегу. Сопротивляться было бесполезно, и Кингисеппу пришлось бежать в Москву. Место ему там нашли довольно щекотливое, назначив следователем по особо важным делам Революционного трибунала республики – тогда это был высший судебный орган страны.
Среди сложнейших дел, которыми пришлось заниматься Кингисеппу, было печально известное дело капитана 1-го ранга Алексея Щастного, который весной 1918-го командовал Красным Балтийским флотом и, поддержанный матросами, поднял восстание под лозунгом «Диктатура Балтфлота над Россией». Потом ему поручили разобраться с организаторами июльского эсеровского мятежа. Приговоров Кингисепп не выносил, он лишь вел допросы, изучал документы и сличал показания, но на основании собранных им данных трибунал выносил приговоры, как правило, расстрельные: так было и с Алексеем Щастным, и с целой группой эсеров.
К делу о покушении на Ленина Виктора Кингисеппа подключили буквально в тот же день, но Фейгу Каплан он не допрашивал, ему поручили заниматься ее окружением. Проводя следственный эксперимент на месте покушения, Кингисепп не без удивления обнаружил еще одного активного участника задержания Каплан. Им оказался тот самый председатель завкома Иванов, который во время следственного эксперимента исполнял роль Ленина.
По словам Иванова, именно он председательствовал на митинге и предоставил слово Ленину. Потом, когда Ленин закончил выступление и направился к выходу, какой-то сообщник Каплан на узкой лестнице дважды задерживал ринувшихся за ним рабочих.
– Я несколько замешкался в цехе, – вдохновенно продолжал Иванов. – И вдруг слышу, как люди, которые шли за Ильичом, закричали: «Стреляют!» Мне трудно было пробраться через толпу, поэтому я бросился к ближайшему окну и выскочил во двор. Подбежав к Ленину, я увидел, что его поднимают двое рабочих и какая-то женщина. Владимира Ильича немедленно увезли в Кремль. И тут дети, которые тоже были на митинге, увидев меня, закричали: «Дяденька Иванов, та, что стреляла, убежала на улицу!» Я бросился по Серпуховке. Гляжу, действительно, бежит женщина. Косынка у нее свалилась, волосы распущены. Я схватил ее за руку. Нас окружили рабочие. С трудом удалось удержать их от самосуда. Каплан буквально хотели растерзать на части.
После беседы с Ивановым объявился Ефим Мамонов, который тоже присутствовал на митинге и видел, как к Ленину «довольно спокойно подошла какая-то женщина с чемоданом и с расстояния трех шагов начала стрелять. В этот момент к ней подбежал шофер автомобиля и выбил из ее рук револьвер. Она бросилась бежать. Я видел, как она из чемодана разбрасывала бумаги, затем остановилась и начала собирать бумаги, чтобы отвлечь подозрение. Однако же мы ее узнали, задержали и отвели в комиссариат».
Кингисепп все это записал. А потом, сопоставляя эти повествования с рассказом Гиля, Батулина и Кузнецова, только разводил руками: как много народу хотело быть причастными к задержанию террористки.
Как это ни смешно, но точно такая же ситуация повторится после первого субботника, когда несколько человек помогали Ленину нести вошедшее в историю бревно. На картине их двое. Но каждый год количество этих помощников увеличивалось, причем настолько, что лет через тридцать, чтобы всех их подпустить к бревну, надо было нарисовать бревно длиной в полкилометра.
В самый разгар следствия по делу о покушении на Ленина оно вдруг было прервано. Почему и кем – об этом я еще расскажу. И это является одной из самых больших тайн всей этой истории. А пока что, оставшись не у дел, Кингисепп решил вернуться в родную Эстонию. Само собой разумеется, это было сделано с одобрения ВЧК и Исполкома Коминтерна.
Дело в том, что оккупировавшие Прибалтику немцы решили создать из Латвии и Эстонии Балтийское герцогство с сыном кайзера на престоле.
Богатые латыши и эстонские бароны против этого не возражали, хотя предпочитали, чтобы это было не герцогство, а буржуазная республика под эгидой Германии или, если она проиграет войну, под эгидой Англии и Франции. Нетрудно понять, что московских большевиков не устраивал ни один из этих вариантов. Именно для того, чтобы взбудоражить массы, заставить народ взяться за оружие и не допустить создания антибольшевистски ориентированной республики, в Москве решили отправить для подпольной работы в Эстонии Виктора Кингисеппа.
А тут еще бывший главнокомандующий Кавказским фронтом генерал Юденич, который подал было в отставку и эмигрировал в Эстонию, создал Северо-Западную армию и двинулся на Петроград. В его полках было немало эстонцев, их-то и должен был распропагандировать Кингисепп.
Между тем эстонские газеты захлебывались от восторга! «Красный Петроград – слава и гордость коммунистической революции – скоро будет в руках героической армии маленькой Эстонии!» – аршинными буквами писали они первых полосах. «Белые штурмуют Пулковские высоты. Генерал Юденич разглядывает в бинокль купол Исаакия», – кричали плакаты с афишных тумб.
Взбешенный Кингисепп, понимая, что среди солдат много отравленных «вирусом бешенства – национализмом» и замордованных «виселичной дисциплиной» вчерашних рабочих и крестьян, садится за стол и диктует воззвание к эстонским солдатам, которое в виде листовок в тот же день распространили в окопах.
«Солдаты-пролетарии! Еще не поздно! Поверните штык против тех, кто принуждает вас идти в постыднейший поход, подобного которому не знает мировая история. Происходит неописуемо гнусное, позорное дело! Насильно оторванных от наковальни и плуга сынов трудового народа погнали брать красный Петроград!
Смойте пятно позора с эстонских трудящихся. Пусть ни один историк не посмеет сказать, что эстонский рабочий класс смиренно и со страхом глядел, как шли топить в крови красный Петроград!»
Вначале эстонские власти на эти листовки не обратили никакого внимания. Чего стоят какие-то бумажки, если их батальоны стоят у ворот Петрограда?! Но когда в разгар наступления солдаты стали буквально рвать друг у друга нелегально изданную брошюру «За селедку Вильсона», офицеры всполошились – ведь там была такая беспощадная, такая жгучая правда, что кулаки сжимал даже самый покорный и самый послушный солдат.
«Америка помогает нам! Ее президент Вильсон прислал не только боеприпасы, но также селедку и хлеб. Но за это эстонская армия должна воевать. Вильсон обменивает свои селедки на дымящуюся человеческую кровь!
Радуйтесь, матери и дети! Лепешка американского дядюшки – это кровь ваших мужей, ваших сыновей, отцов и братьев. Каждый кусочек окроплен кровью миллионов искалеченных воинов! Каждый кусочек полит слезами и осыпан страшными проклятиями десятков миллионов скорбящих матерей, жен, братьев, сестер, детей!
