В тот день, когда Ленин выступал на заводе Михельсона, туда были посланы Каплан и хороший боевик, старый эсер, рабочий Новиков. Окончив говорить, Ленин направился к выходу. Каплан и Новиков пошли следом. Каплан вышла вместе с Лениным и несколькими сопровождавшими его рабочими. Новиков нарочно споткнулся и застрял в выходной двери, задерживая выходящую публику. На минуту между выходной дверью и автомобилем, к которому направлялся Ленин, образовалось пустое пространство.
Каплан вынула из сумочки револьвер и, выстрелив три раза, тяжело ранила Ленина. Бросилась бежать. Через несколько минут она остановилась и, обернувшись лицом к бегущим за нею, ждала, пока ее арестуют. На Новикова никто не обратил внимания».
Брошюра – брошюрой, но когда на процессе Семенову предоставили слово, он сделал сенсационное признание, заявив, что пули были отравлены ядом кураре.
– Почему же яд не подействовал? – спросил у него председательствующий.
– Видимо, потому, что при высокой температуре он теряет свои свойства.
– Высокая – это какая?
– Ну, градусов сто. Мы, конечно, не измеряли, но до ста градусов пуля разогревается. Или нет?
– Спросим у эксперта. Пригласите профессора Щербачева, – попросил председательствующий.
Когда к барьеру подошел солидный, седобородый профессор, судья начал издалека.
– Вы биолог?
– Да, я биолог.
– Специалист по ядам?
– И по ядам тоже.
– Что это за яд – кураре?
– Это очень сильный яд. При попадании в кровь он оказывает нервно-паралитическое действие.
– Из чего его делают?
– Из чилибухи и других растений семейства логаниевых.
– У нас эта чилибуха растет?
– Ну что вы, – усмехнулся профессор. – Растет она только в Южной Америке. И яд умеют делать только местные туземцы. Они его используют для отравления стрел, и только при охоте на крупных животных.
– А если пропитать ядом пулю?
– Как это – пропитать? Она же свинцовая. Яд в свинец не впитается.
– Ну, как-нибудь намазать… Хоть какое-то количество яда на пулю нанести можно?
– Теоретически, можно. Но ведь яд жидкий, и на пуле его может быть такое минимальное количество, что никакого вреда он причинить не сможет.
– А высокой температуры, скажем, градусов в сто, он боится?
– Чего ему бояться? – снова усмехнулся профессор.
– Я хотел сказать, не теряет ли он при такой температуре свои качества?
– Ни ста, ни двухсот градусов кураре не боится. К тому же, насколько мне известно, пуля до такой температуры не раскаляется. И вообще, гражданин судья, я первый раз слышу, чтобы кто-то начинял пули ядом кураре. Это невозможно. Иначе охотники на слонов, бизонов и носорогов не таскали бы с собой крупнокалиберные ружья, а обходились бы мелкашками.
– Резонное замечание, – уныло процедил судья, а им был Георгий Пятаков, которого после успешного выполнения задания партии назначили заместителем наркома тяжелой промышленности, дали квартиру в престижном доме на улице Грановского, а в 1936-м расстреляли.
Тогда же, на процессе, он обладал такой властью, что любого свидетеля мог превратить в обвиняемого, а обвиняемого либо отпустить домой, либо приговорить к расстрелу. Все это знали, поэтому от одного взгляда, который он бросил на Семенова и соавтора басни с использованием яда Агранова, им стало не по себе.
Так рассыпалась версия следствия о применении эсерами отравленных пуль. Но суд продолжался, и, забыв об одной небылице, Пятаков и его помощники начали исследовать другие. Одним из основных обвиняемых был член ЦК партии эсеров, депутат Учредительного собрания, военный врач Дмитрий Донской. Если бы удалось доказать, что он, член ЦК, встречался с Каплан, и если не поручил ей выполнение теракта, то хотя бы не отговорил ее от преступного намерения, это было бы победой и партию эсеров можно было бы объявить преступной организацией, подлежащей немедленному роспуску.
– Вы знали Каплан? – спросил Пятаков у Донского.
– Знал.
– Как часто вы с ней встречались?
– Один раз.
– Где?
– На Тверском бульваре.
– О чем вы с ней говорили?
– Она поделилась со мной своими террористическими замыслами, а я ее от этого отговаривал. Я ей даже пригрозил, что если она не оставит своих намерений, то может серьезно за это поплатиться.
– Какое она на вас произвела впечатление?
– Женщина она довольно красивая, но, несомненно, ненормальная, да еще с разными дефектами: глухая, полуслепая, экзальтированная. Словно юродивая! Меньше всего мне приходило в голову отнестись к ее словам серьезно. Я ведь в конце концов не психиатр, а терапевт. Уверен был – блажь на бабенку напала. Похлопал я ее тогда по плечу и сказал ей: «Пойди-ка проспись, милая! Ленин – не Марат, а ты не Шарлота Корде. А главное, наш ЦК никогда на это не пойдет. Ты попала не по адресу. Даю добрый совет: выкинь все это из головы и больше никому об этом не рассказывай».
– Она последовала вашему совету?
– Судя по тому, что случилось, нет. Но я еще и еще раз подчеркиваю: если она и стреляла, то делала это как частное лицо. Ни наша партия, ни ее ЦК не имеют к этому никакого отношения.
– А как быть со свидетельскими показаниями о том, что вы бывали на квартире, где жила Каплан, и там встречались с представителями французской военной миссии?
– Выбросить в унитаз! – взорвался Донской. – Это не просто ложь, а ложь в квадрате.
Удивительное дело, но то ли у большевиков еще не было опыта проведения такого рода процессов, то ли в глазах общественности они хотели выглядеть демократами, но эсерам была предоставлена такая мощная адвокатская защита, что все только руками разводили. От партии большевиков в качестве защитников на процессе выступили такие известные люди, как Бухарин, Томский и Покровский, а от деятелей культуры – Максим Горький и Анатоль Франс. Другое дело, что в своих речах они не столько защищали, сколько обвиняли как партию, так и ее руководителей, но красивая мина при плохой игре был соблюдена.
И все же серьезных оснований для вынесения так нужного приговора у Пятакова не было, так как доказать членство Каплан в эсеровской партии не удавалось. Он часами изводил своими въедливыми вопросами таких известных эсеров, как Тимофеев, Гоц, Ратнер, Ставская и многих других, но те в один голос твердили, что Фейга Каплан в эсеровской партии не состояла. Зато всплыли жуткие факты, которые народу лучше было бы не знать.
Оказывается, после принятого 5 сентября 1918 года постановления Совнаркома «О красном терроре» в стране началась невиданная по своей бессмысленности и жестокости вакханалия арестов и расстрелов. Только за два месяца было арестовано около 32 тысяч человек, в том числе в тюрьмы и лагеря брошено более 20 тысяч ни в чем не повинных людей, а 6185 расстреляно. Таким был ответ большевиков на выстрелы Каплан.
