– Ты больше не в нашем мире, Дрема. Ты между мирами. Где окажешься в итоге, будет зависеть от того, через какие выйдешь Врата. И сейчас у тебя всего один вариант. Это Врата, которые расположены прямо впереди, на дальнем краю плато. Как будто само плато закрывает для тебя все другие выходы.
– Не понимаю. Зачем это делается? И каким образом?
– Иногда кажется, что плато – живое существо, Дрема. Или, по крайней мере, что оно способно мыслить.
– Мы попадем в тот мир, откуда пришли? И куда так стремился Капитан, потратив на это большую часть своей жизни?
– Нет. Отряд не может вернуться в Хатовар. Костоправ никогда не доберется до своей земли обетованной. Те Врата Теней больше не существуют. Мир, куда вас ведут, очень похож на наш собственный. В других мирах его называют, в приблизительном переводе на таглиосский, страной Неизвестных Теней.
И тут я выпалила не подумав:
– Все зло умирает там бесконечной смертью.
– Что? – Он опешил. – Да, это правда. Подразумеваются люди, убивавшие ради сотворения Теней. Как ты узнала?
– Услышала мимоходом. От нюень бао.
– Да. Нюень бао де дуань. На современном языке название племени означает «избранные дети» или нечто вроде. В разговорном варианте, далеком от буквального значения. В те дни, когда их предки были посланы из страны Неизвестных Теней, это означало, тоже приблизительно, «Дети Смерти».
– Ты изрядно потрудился, – заметила я.
– Вряд ли можно так сказать, учитывая, как давно я здесь. Запрись лет на десять, Дрема, и примиришься с досадными пустяками, которые раньше постоянно отвлекали от важных дел.
– Шутишь? На меня столько хлопот навалилось, что приходится работать даже во сне.
– Ладно, сейчас отдохнешь. Кое-кто, способный управлять туманным прожектором, упорно зовет меня. Почему бы тебе не подкрасться и не раздолбать чертову машину, чтобы старину Мургена не дергали всякий раз, когда кому-то понадобится совет насчет лущения орехов или еще какой ерунды?
– Это запросто, бывший начальник. Но учти: у меня у самой целый мешок нелущеных орехов.
– А вот хрен… – И Мурген исчез, точно его и впрямь дернули.
Могу поклясться, я слышала хохот белой вороны, не упустившей ни слова из нашего разговора.
77
Вожжа под хвост попала? – спросил Лебедь, когда я безо всякого повода окрысилась на него. – Или месячные начались?
Я покраснела. И это после двадцати лет, проведенных среди грубой двуногой скотины!
– Нет, кретин. Просто неважно спала этой ночью.
– Что?! – взвизгнул он, точно крыса под каблуком.
– Я неважно спала этой ночью.
– Ах, ну да. Наша милая крошка Дрема не выспалась. Эй, парни, кто-нибудь! Ро, Рекоход! Да все идите сюда, поделитесь незабываемыми воспоминаниями о том, что вы слышали ночью! О храпе, заглушающем дождь!
– Командир, тигрица в течке так не рычит, как ты храпела, – сказал Рекоход. – Люди вставали и уходили на южную дорогу, чтобы не слышать. Кое-кто предлагал тебя придушить или хотя бы натянуть на голову мешок. Уж поверь, если бы еще кто-нибудь знал, куда нам идти и что делать, ты уже лежала бы на одной волокуше с генералом Синдавом.
– Но я же такой нежный, душистый цветочек! Не может быть, чтобы я храпела. – Меня и прежде обвиняли в этом преступлении, но всегда шутливо и никогда с таким пылом.
Рекоход фыркнул:
– Лебедь раздумал на тебе жениться.
– Какой жестокий удар! Придется идти к Одноглазому за лекарством.
– К Одноглазому? За лекарством? Да он себя вылечить не может.
Я выпросила завтрак. Едва ли стоило утруждаться – нам еще очень долго сидеть на скудном пайке. Не успела я привести себя в порядок – насколько это вообще было возможно, – как движение возобновилось. Общее настроение правильнее всего было бы назвать расслабленным. Мы пережили эту ночь. И вчера подобру-поздорову убрались от Протектора.
С расслабленностью было покончено, как только мы наткнулись на останки Бадьи.
Великан Бадья – настоящее имя его было Като Далиа – в прошлом вор, а потом офицер Черного Отряда, – заменил мне отца. По-моему, он догадался, что я существо женского пола, но не признавался в этом, да я и не давала повода. Он очень не понравился некоторым моим родственникам-мужчинам, и на то имелись основания. Не дай бог разгневать Бадью!
Каким-то образом я сумела удержать себя в руках. У меня было достаточно времени, чтобы привыкнуть к мысли о его гибели, хотя всегда оставалась крошечная иррациональная надежда, что Мурген ошибается, что смерть позабыла о моем друге и он заточен вместе с Плененными.
Я не успела сказать ни слова, а Бадью уже положили на волокушу рядом с Синдавом.
Я потащилась дальше, и меня захлестнула волна совершенно неуместных мыслей, которые обычно приходят в голову в такие моменты.
На том месте, где мы провели ночь, осталась уйма мусора, в основном от животных. Когда Плененные шли этим путем, было то же самое. Однако, если не считать попадавшихся время от времени трупов, не было никаких признаков их пребывания. Ни навозных кучек, ни выброшенных за негодностью точильных камней, ни овощных очистков, ни пепла из жаровен – ничего. Остались лишь совершенно высохшие человеческие тела.
Нужно будет обсудить это с Мургеном. Пока же это небольшое умственное упражнение позволяло мне не поддаваться горькой печали по Бадье.
Мы брели на юг. То и дело шел дождь, все такой же мелкий, хотя временами ветер усиливался и влага хлестала чувствительно. Я дрожала от холода, опасаясь, как бы не посыпалась ледяная крупа или даже снег. Ничего похуже с нами пока не происходило. Наконец впереди неясно проступил силуэт таинственной крепости в центре плато – наша цель.
Ветер дул все сильнее и устойчивее. Некоторые жаловались на холод. Другие жаловались на сырость. Немногие жаловались на скудное меню, и уж совсем горстка – на все сразу. У меня же то, чем мы занимались, вызывало кое-какие позитивные эмоции.
Весь день я чувствовала себя одинокой, почти покинутой, несмотря на совершенно искренние усилия Лебедя, Сари и некоторых других. Только дядюшка Дой делал вид, что ничего не замечает; до сих пор не простил мне отказа стать его ученицей. Любит он эмоциональные манипуляции, жить без них не может. Несколько раз я пряталась в своем убежище и, спохватившись, говорила себе, что в этом уже нет необходимости. Никто из тех, кого я потеряла, меня уже не обидит. Я им этого не позволю. Реальность их существования зависит от меня. Они живы лишь в моей памяти…
