Миновало четыре года, и никто не умер.
Во всяком случае, не умер насильственной смертью или по долгу службы. Масло и Крутой скончались в прошлом году от старости, один пережил другого на несколько дней. Пару недель спустя рекрута Там Дака погубила юношеская самоуверенность. Он упал в расщелину, спускаясь на одеяле вместе с товарищами по длинному гладкому склону ледника Тьен-Мюен. Припоминаю еще несколько ушедших на тот свет. Но никто из них не пал от руки врага.
Четыре года – рекорд, хотя и не того сорта, что часто упоминается в Анналах.
В столь долгий мир просто невозможно поверить.
Столь долгий мир расслабляет, и чем дальше, тем сильнее. Становится соблазнительно привычным.
Многие из нас устали, одряхлели, утратили юношеский задор. Но мы, старые пердуны, уже не командуем. И хотя мы были готовы забыть ужас, он не собирался облегчить нам эту задачу.
В те дни Отряд состоял на службе у самого себя. Мы не признавали никаких хозяев. Считали военачальников Хсиена союзниками, а они нас боялись. Мы были существами сверхъестественными, многие – возвращенными из мертвых, истинными Каменными Солдатами. Их приводила в ужас вероятность того, что мы можем принять чью-то сторону в их грызне из-за костей Хсиена, этой некогда могучей империи, которую нюень бао называли страной Неизвестных Теней.
Среди военачальников были идеалисты, которые рассчитывали на нас. Таинственная Шеренга Девяти снабжала нас оружием и деньгами и позволяла набирать пополнение, надеясь, что мы когда-нибудь поддадимся на ее манипуляции и поможем вернуть золотой век, существовавший до тех пор, пока Хозяева Теней не поработили здешние края с такой жестокостью, что их обитатели с тех пор называют себя Детьми Смерти.
Мы ни за что не стали бы участвовать в склоках Девяти. Но позволяли им надеяться, тешить себя иллюзией. Нам нужно было набраться сил. У нас имелась собственная миссия.
Оставаясь на месте, мы даже создали город. Некогда хаотичный лагерь обрел порядок и получил имя. Те, кто пришел из-за плато, называли его Форпостом или Плацдармом, а с языка Детей Смерти его название переводилось как Воронье Гнездо. Город продолжал расти, в нем появились десятки постоянных зданий и сооружений, и его даже начали окружать стеной, а главную улицу вымостили булыжником.
Дрема любит подыскивать дело каждому. Бездельников она на дух не выносит. И когда мы наконец уйдем, Дети Смерти унаследуют настоящее сокровище.
2
Воронье Гнездо. Когда поет баобас
Бум! Бум! Кто-то молотил в мою дверь. Я взглянул на Госпожу. Она почти не спала прошлой ночью, занимаясь своими исследованиями, и сегодня вечером рано заснула. Госпожа твердо решила раскрыть все секреты хсиенской магии и помочь Тобо обуздать на диво многочисленные сверхъестественные явления этого мира. Хотя Тобо в такой помощи уже не нуждался.
Реальных фантомов и сказочных существ, которые в светлое время суток прятались в кустах, за камнями и деревьями, в этом мире имелось куда больше, чем смогли бы навыдумывать двадцать поколений крестьян на нашей далекой родине. И все эти твари гуртовались вокруг Тобо, словно он был для них вроде ночного мессии. Или, возможно, вроде забавной ручной зверушки.
Бум! Бум! Придется-таки самому вылезать из постели.
Путь до двери показался мне долгим и трудным.
Бум! Бум!
– Ну же, Костоправ, проснись!
Дверь распахнулась внутрь, впуская незваного гостя. Легок на помине.
– Тобо…
– Разве ты не слышал, как поет баобас?
– Я слышал шум. Твои приятели вечно поднимают гвалт из-за всякой ерунды. Я уже перестал обращать на него внимание.
– Когда поет баобас, это означает, что кто-то вскоре умрет. И еще с плато весь день дул холодный ветер, Большеух и Золотоглазый страшно нервничали, и… Это Одноглазый, господин. Я только что зашел к нему поболтать, а его, похоже, хватил очередной удар.
– Твою же мать! Дай только сумку прихватить.
Одноглазого хватил удар. Ничего удивительного. Старый хрыч уже много лет пытается втихаря улизнуть на тот свет. Жизнь почти потеряла для него смысл, с тех пор как не стало Гоблина.
– Быстрее!
Парнишка любит старого греховодника. Иногда мне кажется, Тобо хочет стать кем-то вроде Одноглазого, когда вырастет. И вообще, похоже, он уважает всех, кроме собственной матери, хотя трения между ними слабеют по мере его взросления. С тех пор как я воскрес, он заметно возмужал.
– Тороплюсь как только могу, господин. Это тело уже не такое шустрое, как в свои золотые деньки.
– Врачу – исцелися сам.
– Уж поверь, парень, я бы так и поступил, кабы мог. Будь на то моя воля, оставался бы двадцатитрехлетним до конца жизни. То есть еще тысячи три лет.
– Тот ветер с плато… Он встревожил и дядюшку.
– Доя вечно что-то тревожит. А что говорит твой отец?
– Они с мамой все еще в Хань-Фи, поехали к шри Сантараксите.
В свои юные двадцать лет Тобо уже самый могущественный чародей в здешних краях. Госпожа говорит, что когда-нибудь он сравняется с ней, какой она была в пору своего могущества. Аж жуть берет. Но пока у него еще есть родители, которых он называет папой и мамой. Есть друзья, к которым он относится как к людям, а не как к вещам. И с учителями обходится уважительно, не пожирает их, просто чтобы доказать свое превосходство. Мать хорошо его воспитала, даром что ей приходилось этим заниматься среди солдат Черного Отряда. И преодолевая его природный бунтарский дух. Надеюсь, он останется достойным человеком, даже когда достигнет вершины колдовского мастерства.
Моя жена не верит, что такое возможно. В оценке характеров она пессимистка. Уверена, что власть развратит любого. Но судить она может лишь по собственному жизненному опыту. И во всем видит исключительно мрачную сторону. Тем не менее она остается одним из учителей Тобо. Потому что при всем своем пессимизме сохранила глупую романтическую жилку, которая и привела ее сюда вместе со мной.
Я и не пытаюсь поспевать за парнем. Время, несомненно, сделало меня медлительным. И напоминает болью о тысячах миль, которые мое ныне одряхлевшее тело прошагало на своем веку. И еще время наградило меня стариковским талантом уклоняться от темы.
Парень непрерывно трещал о черных гончих, фиях, хобах, хобайях и прочих ночных существах, которых я никогда не видел. Что меня вполне устраивало. Те немногие, вертевшиеся вокруг него и попадавшиеся мне на глаза, все оказались уродливыми, вонючими, раздражительными и слишком охочими до близости с людьми любого пола и любой сексуальной ориентации. Дети Смерти утверждали, что уступать их домогательствам не стоит. Пока что дисциплина держалась.
