Вечер выдался холодный. Над головой висели обе луны, Малыш – в фазе полнолуния. В совершенно безоблачном небе кружила сова, которой не давало покоя нечто вроде стаи летающих по ночам грачей. В свою очередь, за одним из грачей носилась черная птаха помельче, то и дело клевала его в хвост, словно наказывала за нарушение каких-то птичьих законов. Или просто из вредности, как поступила бы моя свояченица.
Скорее всего, никто из этих летунов не был настоящей птицей.
Над ближайшим домом навис кто-то огромный – пофыркал и побрел прочь. Мне удалось разглядеть нечто похожее на голову гигантской утки. Первый из завоевавших эти земли Хозяев Теней отличался зловещим чувством юмора. А это большое, медлительное и смешное существо было убийцей. Компания самых опасных его коллег включала гигантского бобра, восьминогого крокодила с парой рук и многочисленные чудовищные вариации на тему домашнего скота, многие из которых днем отсиживались в подводных логовах.
Самых кошмарных существ сотворил безымянный Хозяин Теней, которого теперь называют Первым или Повелителем Времени. Сырьем ему послужили Тени с плато Блистающих Камней, известном в Хсиене как Обитель Неприкаянных Мертвецов. И вполне логично, что сам Хсиен называют страной Неизвестных Теней.
Ночную тишину разорвал долгий львиный рев. Это, наверное, Большеух или его сестричка Кошка Сит. Когда я подошел к жилищу Одноглазого, подали голос и черные гончие.
Дому Одноглазого едва исполнился год. Его построили друзья коротышки, когда возводили жилье для себя. До этого Одноглазый и его подружка Гота, бабушка Тобо, ютились в уродливой и вонючей хижине из обмазанных глиной прутьев. Новый же дом был сложен из камней на цементной стяжке, имел отличную тростниковую крышу и четыре большие комнаты, в одной из которых стоял замаскированный самогонный аппарат. Пусть даже Одноглазый стал слишком дряхлым, чтобы застолбить себе местечко на здешнем черном рынке, но я уверен: он будет гнать самогон до того самого дня, когда душа покинет его сморщенную плоть. Упорства ему не занимать.
Гота содержала дом в идеальном порядке, прибегнув к древнему методу: она взвалила всю домашнюю работу на свою дочку Сари. Гота, которую наши ветераны все еще называли бабушкой Тролль, так же сильно одряхлела, как и Одноглазый, разделяя при этом его страсть к крепкому пойлу. Когда Одноглазому придет время врезать дуба, он небось прихватит на тот свет бутылочку крепкого для своей милашки.
Тобо нетерпеливо выглянул из дверного проема:
– Быстрее!
– А ты знаешь, с кем говоришь, мальчик? С бывшим военным диктатором всего Таглиоса.
Парень ухмыльнулся – на него, как и на всех прочих, мой давний титул не производил никакого впечатления. Слово «бывший» нынче не стоит и сотрясения воздуха, с которым оно произносится.
Я склонен философствовать на эту тему и, наверное, слегка увлекаюсь. Когда-то я был никем и не имел желания стать кем-то значимым. Обстоятельства вступили в заговор, чтобы вложить в мои руки огромную власть. Если бы захотел, смог бы выпотрошить половину мира. Но я поддался другим навязчивым идеям. И вот я здесь, на другом краю земного круга, почесываю шрамы, скриплю костями и записываю истории, которые вряд ли кому-нибудь доведется прочесть. Только теперь я куда старше и дряхлее. И похоронил всех друзей юности, кроме Одноглазого…
Я вошел в дом старого колдуна.
Там было убийственно жарко. Одноглазый и Гота поддерживали в очаге огонь даже летом. Впрочем, лето в Южном Хсиене редко бывает жарким. Я уставился на Одноглазого.
– Ты уверен, что с ним не все в порядке?
– Он пытался мне что-то сказать, – пояснил парень. – Я ничего не понял, поэтому и пошел за тобой. Я испугался.
Тобо? Испугался?
Одноглазый сидел в колченогом кресле, которое сколотил собственноручно. Сам он был неподвижен, зато в углах комнаты копошились какие-то существа, обычно заметные лишь боковым зрением. Пол был усеян раковинами улиток. Мурген, отец Тобо, называл этих тварей домовыми – как и маленький народец из сказок его молодости. Их тут было около двадцати разновидностей, высотой от пальца до половины человеческого роста. Они действительно делали свое дело, когда их никто не видел, чем несказанно бесили Дрему. Ведь это означало, что ей придется упорнее выдумывать всяческие работы, чтобы удерживать отрядных злодеев подальше от неприятностей.
В доме Одноглазого стояла убийственная вонь бурды, из которой он гнал самогон.
Старый черт походил на высушенную голову, которую чучельник не удосужился отделить от тела. Одноглазый всегда был коротышкой, даже в лучшие свои годы. Ему уже давно перевалило за двести лет, обе ноги и большая часть руки были мертвы, и он скорее напоминал сморщенную обезьянку, чем человека.
– Слыхал, ты снова пытаешься привлечь к себе внимание, старина, – опустился я возле него на колени.
Единственный глаз Одноглазого распахнулся и уставился на меня. В этом отношении время оказалось к колдуну милосердным – зрение сохранилось отлично.
Колдун приоткрыл беззубый рот, откуда поначалу не донеслось ни звука. Попытался приподнять чернокожую руку с тонюсенькими пальцами, но у него не хватило сил.
Тобо переминался с ноги на ногу и что-то бормотал существам в углах. В Хсиене обитает тысяч десять всяческих диковинных созданий, и он знает название каждого. И все они ему поклоняются. Для меня это взаимопересечение со скрытым миром стало наиболее тревожным последствием нашего пребывания в стране Неизвестных Теней.
Мне они нравились гораздо больше, будучи еще неизвестными.
Снаружи завыл скрайкер, а может, Черный Шак, а может, черная гончая. К нему присоединились другие. Шум и гвалт двинулись к югу, в сторону Врат Теней.
Я велел Тобо выйти и узнать, в чем дело. Он остался. Парень скоро сделается тем еще шилом в заднице.
– Как поживает твоя бабушка? – нанес я упреждающий удар. – Сходил бы проведал.
Готы не было в комнате. Обычно она находилась рядом с Одноглазым, преданно старалась ухаживать, хоть и ослабела почти как он.
Одноглазый издал какой-то звук, шевельнул головой, снова попытался поднять руку. Увидев, как Тобо вышел, он открыл рот и ухитрился выдавить мелкими порциями:
– Костоправ… это… последний… Мне хана. Я это чувствую… Смерть пришла… наконец.
Я не стал ни спорить с ним, ни расспрашивать. Моя ошибка. Мы уже раз десять разыгрывали эту сцену. Ни один из его ударов не оказался последним. Похоже, судьба уготовила ему какую-то особую роль в своей грандиозной драме.
А он и рад стараться. Сейчас обязательно отыграет свой любимый внутренний монолог. Я получу упрек в высокомерии, ведь до Одноглазого никак не дойдет, что я уже не Освободитель, не военный диктатор всего Таглиоса и, более того, отказался от должности Капитана в Черном Отряде. В плену у меня иссякла рациональность, необходимая для подобной службы. Да и мой заместитель Мурген пережил такое не без последствий, поэтому бремя командования Отрядом и лежит сейчас на крепких плечиках Дремы.
