На Госпоже не было одеяния Ворошков. И укрыться от беды ей было негде.
Где-то внутри ее возникла слабая, медленно нарастающая вибрация. Госпожа видела, как одновременно с усилением этой дрожи Дщерь Ночи наполняется силой богини. И был в этой вибрации оттенок злорадства. Госпожа поняла, что ее нерастраченные материнские чувства были обнаружены и подвергнуты манипуляциям. Очень тонким и очень долгим. Настолько тонким, что она ни о чем не подозревала. И что еще хуже, она оказалась не готова адекватно отреагировать на любую неудачу.
Тем не менее она обладала железной волей, и для тренировки этой воли у нее были века.
Имелся лишь один ответный ход.
Госпожа мгновенно приняла самое жестокое решение в своей жизни. Она будет сожалеть о нем всегда, но сейчас знает, что лишь эта мера оставит наименее болезненные раны.
Госпожа из Чар веками училась выполнять свои решения, даже самые жуткие, быстро. И столько же времени училась мириться с их последствиями.
Она вынула из-за пояса вещь, напоминавшую о ее недолгом пребывании в должности Капитана Черного Отряда. Рукоятку кинжала венчал серебряный череп с рубиновым глазом. Этот рубин всегда казался живым. Госпожа медленно подняла оружие, пристально глядя в глаза Дщери Ночи. Ощущение присутствия Кины непрерывно нарастало.
– Я люблю тебя, – ответила Госпожа на вопрос, ни разу не заданный и живущий лишь в сердце девушки. – И буду любить вечно. Но не позволю тебе погубить мой мир.
Госпожа могла это сделать, несмотря ни на что. Ей доводилось убивать, еще когда она была моложе дочери, лежащий сейчас под ее ножом. И по менее веским причинам.
Она ощутила, как в нее прокрадывается безумие. Попыталась сосредоточиться.
Она могла убить, потому что была абсолютно уверена: ничего лучшего сделать нельзя.
И Кина, и Дщерь Ночи отчаянно пытались сломить ее волю. Но кинжал неумолимо приближался к груди девушки. А Дщерь Ночи уподобилась загипнотизированной жертве, будучи не в силах поверить, что клинок в руках Госпожи продолжает опускаться.
Острие коснулось одежды. Пронзило ее, затем – плоть. Коснулось ребра. Госпожа переместила вес тела, чтобы вогнать лезвие между костями.
Она ничего не успела ощутить. Удар – ей показалось, что он был нанесен по голове справа, – оказался настолько мощным, что отшвырнул ее на несколько футов и впечатал в стену. Сомкнулся мрак. И на мгновение она увидела сон, в котором пыталась задушить свое дитя, а не пронзить кинжалом.
Когда несостоявшуюся убийцу отбросило к стене, Дщерь Ночи ощутила, как ее грудь залило пламя. Она закричала. Но мучительная боль исходила не от раны. Причиной стал черный взрыв в ее сознании, внезапная волна острых осколков, на которые разлетелись тысячи мрачных снов, и скрежет более пронзительный, чем у тысячи острящих мечи точильных камней, и ярость столь безбрежная, кроваво-безумная, что заслуживала имени Пожирательница Миров.
Этот удар был настолько силен, что и ее подбросил вверх и в сторону. Дщерь Ночи распростерлась поперек неподвижного тела родной матери. Но она этого не знала, потому что потеряла сознание еще до того, как ее телом вновь овладело земное притяжение. В комнате резко запахло кладбищенским тленом.
136
Безымянная крепость. Богоубийство
Гоблин отчаянно рвался вперед вдоль темной лестницы. Я едва поспевал; дважды кричал ему, чтобы летел не так быстро. Хотя на мне было черное одеяние Ворошков, скользящие удары о стены сильно действовали на нервы.
Мы не добрались даже до ледяной пещеры, где лежала Душелов, когда я не выдержал и крикнул, чтобы он остановился. И – чудо из чудес – на сей раз Гоблин меня услышал. И отреагировал, когда я сказал, что необходимо вернуться.
– Что? – Его шепот отозвался эхом, точно в старинном склепе.
– Мы не можем спускаться в темноте. Потому что изобьем себя до потери сознания, прежде чем доберемся. А если и доберемся, то не будем соображать.
Гоблин издал звук, означающий неохотное согласие. Он и сам испытал парочку весьма неприятных столкновений.
– Нужно вернуться за лампами.
И почему я позабыл о столь очевидном? Наверное, потому, что был слишком занят, стараясь учесть все до последней мелочи.
На лестнице было так тесно, что мы не смогли развернуть бревна. Пришлось двигаться задним ходом. Подъем оказался медленным, неловким и иногда болезненным. А когда мы достигли начала лестницы, ощутили еще большую неловкость.
Нас поджидали девочки и белая ворона. С таким ехидным видом, что не заметить невозможно. Девочки были одеты по-походному. Аркана помахивала фонарем.
На мгновение я ощутил совершенно необоснованную тревогу, потому что не прихватил с собой костюм Жизнедава. Он отлично подошел бы к ситуации. Но практической надобности в нем не было никакой.
Эти доспехи всегда были только костюмом, и ничем иным.
Шукрат тоже помахала фонарем. И засмеялась.
– Ни слова! – прорычал я.
– Разве я что-то сказала?
– Нет, зато подумала, дражайшая дочурка.
Она подняла фонарь повыше, чтобы лучше разглядеть, во что я одет. Черная ткань совершала медленные текучие движения, устраняя обширные телесные повреждения.
– Ты не услышишь от меня ни слова упрека, ветеран. Шукрат уважает старших, даже когда они делают глупости. Но сейчас я рассмеюсь. Только, пожалуйста, не нужно поспешных выводов, не думай, будто я смеюсь над тобой.
Аркана хохотала еще громче, чем Шукрат. Гоблин издал серию звуков, быстро исчерпав свой словарь.
– Он прав. Давайте фонари, нам нужно покончить с этим делом.
Я надеялся, что это последняя мелочь, которую я упустил из виду. Не хватало еще погибнуть из-за моей идиотской забывчивости.
Гоблин забрал у Шукрат фонарь и снова направился вниз. Теперь он уже не так торопился. Возможно, его жажда мести слабела.
Я взял фонарь у Арканы. Белая ворона уселась на конец моего бревна. И не успел я сказать, что путешествие в моей компании – не самая удачная идея, как Шукрат зажгла третий фонарь и пришла на помощь Аркане, возившейся с четвертым.
Девочки ждали нас во всеоружии.
Я ругал их всю дорогу до ледяной пещеры. Это их только веселило. Мои предостережения они пропускали мимо ушей.
Белая ворона решила, что Пещера Древних – самое подходящее место, чтобы дождаться нас здесь.
– Только не прикасайся ни к чему! – вскричал я. – Особенно к себе! – И шепотом добавил: – Ну когда же я научусь держать длинный язык за зубами?
