– Дорогая, я вернулся.
Она отреагировала не сразу. Но, узнав мой голос, резко отстранилась.
– Это ты, – скорее размышляя вслух, чем разговаривая со мной, произнесла она. – Ты сделал что-то с Киной.
Лишь в этом «ты» я уловил человеческую эмоцию.
Я оглянулся на Аркану – она внимательно слушала. Наступил решающий момент.
– Я ее убил. Потому что это было необходимо.
Если в ней осталась частица богини, то мои слова должны спровоцировать реакцию.
И реакция последовала. Но не та, которую я, наверное, предпочел бы.
Госпожа просто заплакала.
Я не сказал того, что ей было прекрасно известно, не напомнил, что этот день не мог не настать. А вместо этого спросил:
– Что с Бубу? Как она это восприняла?
– Не знаю. Я ее не видела.
– Что? Ведь перед моим отлетом ты не отходила от нее, даже чтобы поесть.
Плотину прорвало. Хлынули слезы. Госпожа стала женщиной, какой я ее никогда прежде не видел, – раскрытой до самой глубины, словно лопнувшая перезрелая дыня.
– Я пыталась ее убить.
– Что? – не понял я ее шепота.
– Я пыталась ее убить, Костоправ! Убить собственную дочь! Пыталась изо всех сил, напрягала всю волю. Я приставила кинжал к ее сердцу! И убила бы, если бы мне что-то не помешало.
– Я знаю тебя. И знаю, что для этого у тебя имелась веская причина. Какая?
Госпожа заговорила. Взахлеб. Все, годами удерживаемое внутри, хлынуло словесным селем, сметающим все преграды.
По времени ее попытка совпадала с моментом нападения на Кину. А охватившая Госпожу жажда убийства могла быть вызвана исходящим от Кины страхом. Он же мог вызвать и реакцию Бубу.
Госпожа еще долго всхлипывала. Я обнимал ее. И боялся за нее. Она погрузилась очень глубоко. А я был балластом на ее пути вниз, во тьму.
Я ли во всем виноват? Или романтическое лето юности, превратившееся в полную отчаяния дождливую осень старости?
Аркана хорошая дочь. Она терпеливо стояла в сторонке, пережидая эту эмоциональную бурю. Она делала это ради меня, не вмешиваясь в самые тяжелые минуты жизни моей жены. Когда мы вышли, я от души поблагодарил ее за это.
– Как думаешь, она сможет стать прежней? – спросила Аркана.
– Не знаю. Не знаю, как заставить ее захотеть этого. Если такое желание появится, то мне уже не о чем будет беспокоиться. У Госпожи железная воля – было бы на что ее направить. Мне остается лишь любить ее и надеяться, что произойдет нечто такое, что зажжет в ней искру надежды.
– Не знаю, смогла бы я смириться с полной утратой магической силы. Наверное, руки бы на себя наложила.
– Девятьсот девяносто девять человек из тысячи проживают свой век, не имея и миллионной доли твоей силы. И ничего, справляются.
– Но ведь они совершенно не представляют, что это такое. Никто не скорбит об утрате того, чего никогда не имел.
На это мне возразить было нечем.
И я не смогу в полной мере понять охватившую Госпожу апатию, потому что мне никогда не было дано ощущать жизнь так, как ощущала ее она – во всех ее мыслимых крайностях. Она же мой образ жизни представляла себе очень даже хорошо.
И это тоже могло усугублять ее отчаяние.
138
Таглиос. Утраченное дитя
Бубу было хуже, чем Госпоже, – она потерялась внутри себя. Ее охраняли настоящие часовые. Они сказали, что девушка лишь лежит, глядя в пустоту, с того момента, как пришла в сознание. Но у них ни разу не возникло непреодолимого желания прислуживать ей или поклоняться.
Среди этих часовых оказался шадарит, служивший под началом Дремы еще во времена Кьяулунских войн.
– О ней заботятся Сурувайя Сингх и ее дети, – сообщил он.
Меня кольнула совесть. Сурувайя – вдова Икбала Сингха. Дрема его ценила. Я и не знал, что его семья пережила сражения южнее Таглиоса. Я слишком сосредоточился на собственных переживаниях и забыл о благополучии тех, кто зависит от Отряда.
Дщерь Ночи отмыли, причесали и переодели в чистое. Она сидела в кресле-качалке – весьма необычная вещь в этих краях. За пределами своего сознания Бубу не замечала ничего. Из уголка рта капала слюна на красивое белое сари – лишь чуть светлее, чем ее кожа альбиноски. Кто-то положил тряпочку на то место, куда попадала слюна.
Кстати, об альбиносах. Белая ворона ухитрилась примчаться сюда быстрее нас с девочками. Но нынче она вела себя очень осторожно, чтобы не рассердить меня.
Я подслушал в разных местах немало любопытного. И теперь подозревал, что могу основательно повлиять на ее будущее.
Шиветья оказал нам огромную помощь в обмен на обещание избавить его от бесконечного присмотра за плато Блистающих Камней. И я намеревался сдержать слово. Я стараюсь выполнять все данные Отрядом обещания. Именно этот принцип отличает нас от людей, подобных Радише, предпочитающих обмануть, когда это представляется выгодным.
Я дважды обошел вокруг Бубу. Она даже не заметила моего присутствия. Я опустился перед ней на колени. Зрачки ее широко раскрытых глаз превратились в точки. Я поводил перед ними пальцем. Никакой реакции.
Я отошел и задумался. Потом вывел Аркану в коридор, рассказал о том, что хочу предпринять и как она может помочь.
Мы вернулись к Бубу и птице. Обе выглядели так, словно за все это время даже не шелохнулись.
Медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, мы с Арканой обошли Бубу справа и слева, остановились у нее за спиной и стали ждать.
Хладнокровие – черта, несвойственная молодости. Время от времени Аркана шевелилась и, услышав шорох собственной одежды, замирала, затаив дыхание.
Время шло. В конце концов я тоже потерял терпение и подал Аркане знак. Изо всех сил стараясь двигаться бесшумно, она приблизилась к Бубу и опустилась на колени за ее левым плечом. Девушка не могла видеть Аркану, хотя лицо той было настолько близко, что можно было ощутить человеческое тепло. Я занял такую же позицию слева. Мы простояли в неподвижности так долго, что я едва не взвыл от боли в коленях. Мы старались даже не дышать на Бубу. Наконец я кивнул.
– Coca, coca, – прошептала Аркана так тихо, что я поначалу даже не услышал.
Настолько тихо, что, даже если бы она нашептывала эти слова кому-то прямо в ухо, их вряд ли можно было бы разобрать.
Понятия не имею, откуда она взяла эти слова. Я подошел ближе, чтобы Бубу могла почувствовать и мое присутствие. И кивнул.
