— Он рассказывал мне о ваших врагах, о нашем мире. Мой брат — охотник на вампиров. Он учил меня, как с ними бороться. Но я ушел. Томас чувствовал, что есть причина, по которой я заслуживаю стать вашим слугой, в отличие от него. Это его слова, миледи, не мои, — быстро добавил он, видя ее реакцию. — Мы с братом… наши пути разошлись довольно давно. Я бы не стал о нем говорить.
Он не хотел думать о Гидеоне, которого хватил бы удар, если бы он знал, что делает младший брат.
— Ты не сказал мне, что твой брат — убийца вампиров, и ты с ним работал, а теперь оказывается, что ты скрываешь что-то еще?! А ведь я могу сломать тебе дыхательное горло быстрее, чем ты моргнешь!
— Убить меня — это ваш выбор, миледи. А что я расскажу о своей жизни — мое дело.
Она произнесла японское ругательство, кажется, сравнив его с дождевым червем, если он правильно понял. То, что он бегло говорил на многих языках, было той частью его резюме, о котором он не успел ее уведомить, но в данный момент этого и не следовало делать. Лисса отступила еще на несколько шагов с безжалостным и жестким выражением лица.
— Существенное упущение, и для тебя, и для Томаса.
Теперь он был рад команде молчать, пока не позволят говорить. Тем не менее он мобилизовался, готовясь к неприятным вопросам. Однако после нескольких напряженных секунд, выдержав паузу, она вдруг сказала:
— Глупо проявлять рыцарство, когда имеешь дело с самкой вампира.
— Я никогда не подниму на вас руку, миледи. Если вы скажете, что у меня есть выбор — быть привязанным к этой кровати или ударить вас, я подчинюсь. Нет никакого выбора.
— Так просто не получится. Можешь пойти и лечь на кровать. Или уйти и никогда больше не возвращаться.
На этих словах она вновь исчезла из его поля зрения, а ее голос, звучавший со всех сторон, заполнил комнату.
— Если бы я велела тебе лечь на кровать, победив тебя в этой игре или позволив тебе проявить великодушие, ты бы нашел в этом нечто утешительное. Труднее сделать это по собственной воле, не ведая при этом, что тебя ожидает. Но ты найдешь гораздо больше удовольствия в муках, если пойдешь на них добровольно, а не после борьбы.
Ему показалось, что она пытается преподать ему некий урок. Если она увидит его покорность, доставит ли это удовольствие?
Джейкоб принял решение. Прислонившись поясницей к изножью кровати, чтобы сохранять равновесие, снял один ботинок, затем другой. Зная, что Лисса наблюдает за ним, находясь где-то неподалеку, он понимал, что искать ее бесполезно. Сняв джинсы, подобрал с пола рубаху и повесил одежду на ручку кресла, а ботинки поставил перед ним.
Он постоял, совершенно голый, несколько напряженных секунд обдумывая свое следующее движение. Интересно, о чем думает она. Член у него был пульсирующим и огромным. Он надеялся, что ей приятно на него смотреть. Ему казалось, что жизнь в цирке помогла ему избавиться от стеснительности, но сейчас он обнаружил, что это не так.
— Ты уверен, что сможешь сохранить мне преданность в течение трех столетий, сэр Бродяга?
— Столько, сколько я буду вам нужен.
— Но ведь ты мне не до конца покорен. Томас сказал тебе клятву, какую дают вампирам моего положения?
— Присягаю вам, госпожа. Проявляя беззаветную верность, готов охранять ваше благополучие даже в ущерб своему, а также узам семьи или дружбы. Клянусь вам в том, отдавая свою кровь, а если я лгу или когда-либо нарушу клятву, да будет проклята моя жизнь и да погибнет вовеки моя душа.
В комнате воцарилась тишина.
— Томас заставил тебя принять обет, — сказала она наконец.
— Это был последний этап обучения. Я отстоял в часовне монастыря три дня и три ночи, прежде чем он пролил мою кровь, чтобы освятить сказанное.
Пятьдесят ударов кнута. Это была часть ритуала, такого древнего, что большинство вампиров моложе трехсот лет его не знали. Лисса подошла ближе, взглянуть на рубцы, оставшиеся на его спине. Монахи вначале заставили его отмыть свою кровь с камней, голым, на четвереньках, и только потом обработали ему раны. Слово господина важнее всего на свете.
— Томас бичевал тебя моим кнутом?
— Да, миледи. Он сказал, что им вы стегали его, когда принимали на службу.
Она закрыла глаза. Когда человек становится слугой, раны, которые он получает, заживают, не оставляя шрамов и рубцов — гели госпожа окропит орудие каплей своей крови.
Еще не зная, примет ли она его, Джейкоб добровольно подвергся мучениям и навеки изуродовал спину. Исключительный акт верности. Лисса была очень тронута, гораздо сильнее, чем ей хотелось.
— Я бы предпочла, чтобы ты поставил ботинки под кровать, — сказала она наконец.
Странно. По ее голосу Джейкоб понял, что это совет, не приказ.
— Под кровать. Как в песенке?
Она не ответила. Он и не ожидал ответа, но по крайней мере ощутил, что она не возражает против того, что он снова забылся и заговорил. Аккуратно поставив ботинки под кровать, он бросил взгляд на кровать.
Уголком глаза он отметил, что Лисса теперь у него за спиной, почти в трех футах. Ее близость напомнила ему о тех искушениях, что его ожидали, если он подчинится. Решение за ним, так она сказала. А после он должен будет только подчиняться.
Он повернулся к ней лицом. Не отрывая взгляда, сделал шаг назад, еще шаг. Он был высок, но, сев на кровать, вытянул ступни, чтобы доставать до пола, а потом, не отрывая от нее взгляда, лег как она велела — и он ощутил мягкое стеганое покрывало.
Лисса не перестилала постель, поэтому он чуял ее запах, сильный и пряный. Здесь он раздел ее — и теперь этот запах вызвал к жизни видение гладкой бледной плоти и изгибов, которые он мельком отметил, и ее лона, тоже гладкого, не прикрытого лобковыми волосами, поскольку у вампиров волосы растут лишь на голове. Он закинул за голову руки.
— Попробуй достать руками другой край матраса. — Он почти дотянулся. — Так и оставайся. Я хочу, чтобы ты сделал вид, будто твои руки уже прикованы.
Когда он услышал звяканье металла, в первое мгновение ему захотелось откатиться и вскочить, но он даже не шелохнулся. Красивая женщина хочет приковать тебя, чтобы поиграться. Ты развлекался мягким садо-мазо и прежде. Но он понимал, что теперь все будет совсем иначе: жестче, опаснее, серьезнее.
Ее халат скользнул его ноге, а пальцы погладили волосы на икре и переместились к лодыжке. Там Лисса зависла, перевернув ладонь, как страницу книги, чтобы потереть костяшками то же место, что гладила ладонью. Реакция, как ток, пробежала по нему и вызвала сильное возбуждение.
Правда, беспокойство повлияло на эрекцию, но та быстро восстанавливалась благодаря движением пальцев Лиссы. Он не хотел признавать, что отчасти ее усиливало и то, что он лежал, не смея шелохнуться. Никогда прежде он не согласился бы на подобное — сделаться беспомощным перед женщиной.
