— Давай без риторики и софистики, — попросил Никколо. — Скажи мне правду.
— Я никогда не шучу на такие темы, и правда для меня — высшая ценность. Ты хочешь знаний, а я могу тебе их предоставить. И сделаю это. Но ты должен мне кое-что пообещать.
— Что?
— Обещай мне, что воспримешь мои слова без предубеждений. Забудь о том, чему тебя учили в детстве, что нашептывали тебе в юности, о чем говорили, когда ты стал мужчиной.
Вивиани кивнул, поддавшись магии его слов.
— Впервые я столкнулся с теми, кого ты называешь оборотнями, в Албании во время моего гран-тура. Я посещал двор Али-паши, настоящего восточного вельможи. Я ему понравился, и он много времени уделял общению со мной, и вот однажды он решил мне кое-что показать. Али-паша преподнес это как нечто необычайное, заявив, что раскрывает мне тайну, известную лишь немногим европейцам, — Байрон прикрыл глаза, словно сейчас эта сцена вновь предстала перед его внутренним взором. — Паша показал мне пленника, томившегося в глубоком подвале дворца в Иоаннине, жалкого старика, скованного цепями. Я не заметил в этом бедняге ничего необычного, вот только его цепи бросились мне в глаза. Зачем приковывать старика серебряными цепями?
Байрон замолчал. Засмотревшись в камин, он покачивал виски в своем стакане. Глядя на его поджатые губы, Никколо понял, что эти воспоминания до сих пор бередят ему душу.
— И? — хрипло спросил юноша. — Ты узнал, почему его так паковали?
— Потому что он не был человеком. Али-паша сказал мне, что он вурдалак.
— Кто?
— Оборотень. Человек, который может принимать облик полка. Тогда я понимал не больше тебя, Никколо. Мне показалось, что это одна из восточных странностей, которые недоступны сознанию европейца. Полуправда-полусказка. Но старик заинтересовал меня, и потому я вернулся, чтобы поговорить с ним. Нам трудно было понимать друг друга, ведь я плохо знал албанский, но и моих жалких познаний хватило на то, чтобы разобраться в его истории. Постепенно старик стал мне доверять. Его звали Энвер. Он заявил, что он действительно оборотень и Али-паша держит его в подвале, чтобы выведать у него тайну превращения. Потому и цепи были серебряными.
— Но при чем здесь серебро?
— Погоди, сейчас я до этого дойду. Энвер сказал мне, что Али-паша хочет создать армию, в которой солдаты были бы оборотнями. Он мечтает отделиться от Османской империи или даже завоевать ее.
— Воины-оборотни, — задумчиво протянул Никколо.
История, рассказанная Байроном, очаровала его. Она принадлежала царству фантазий, но при этом была правдивой, и теперь Никколо стал одним из ее героев.
— Да, воины-оборотни, — кивнул лорд. — Они не ведают усталости, и их почти нельзя ранить обычным оружием. Только серебряным.
— Вот почему цепи были из серебра!
— Да, именно так. Удивительно, правда? Тогда существование оборотней ошеломило меня не меньше, чем тебя, а ведь я даже не видел процесса превращения. И все же я поверил Энверу. Я чувствовал, что он не лжет.
— И как ты стал таким… я хочу сказать, как ты превратился в волка?
— Я освободил старика, — протянул Байрон, откидываясь на спинку кресла. Отхлебнув виски, он посмотрел на Никколо поверх стакана.
— А откуда ты знаешь, что эти превращения не связаны с нечистой силой? Подумай сам: Али-паша, турки-османы, мусульмане!
— Во-первых, эти люди не менее набожны, чем европейцы, и, хотя их вера отличается от нашей, дьяволу они точно не поклоняются. Во-вторых, я знаю, что Энвер говорил правду. Я не покорился бы ничьей власти, не стал бы вступать в сделку ни с Богом, ни с дьяволом. Я сделал что сделал, и не потому, что того захотела какая-то высшая сущность, но потому, что такова была моя воля. Я принял решение и не намерен просить за это прощения ни перед кем, ни перед людьми, ни…
Он не договорил, но Никколо понимал, что он хочет сказать. «Ни перед Богом». В глазах Байрона светилась гордость, и юноша ему верил. Лорд не стал бы унижаться ради того, чтобы обрести силу. Не такой он был человек.
— Как это произошло?
— Существует определенный ритуал, в котором важную роль играет кровь. Словами это описать трудно, но могу тебя заверить, что это довольно своеобразное действо.
Вивиани кивнул, пытаясь осознать рассказ Байрона.
— Я вижу, что в тебе горит искра Прометея, — тихо, но настойчиво сказал лорд. — Изначальное пламя творения, данное нам тем, кто вынес пытки и смерть и в пытках и смерти обрел победу. Эта искра — дар данайцев, в ней и радость, и горе, она возвышает тебя, манит в полет, но чем выше ты взлетишь, тем болезненнее будет падение. Ты творец, Никколо, и в тебе тлеет эта искра, всего лишь искорка, но она может превратиться в яркое пламя. Позволь, я раздую эту искру, и ты почувствуешь свою силу, и неважно, будет то сила созидательная или разрушительная. Потому что это твоя сила.
— А как же остальные, Джордж? — Этот вопрос не давал Никколо покоя. — Как же наши друзья и близкие?
— А что с ними? — Лорд улыбнулся. — Принимая новую жизнь, ты не должен отказываться от старой. Ты видишь, что Мэри искренне любит Перси. Она ничего не знает о его второй натуре, но я уверен, что, узнай Мэри об этом, она все равно бы его не покинула. А я сам… Что ж, я заметил, что волк в моей душе еще больше распаляет мои страсти, что весьма приятно, должен признать. Так что если ты волнуешься из-за Валентины… то тебе не следует этого делать.
Никколо опустил глаза. Какие перед ним открываются возможности! Какое необычайное переживание! От пламенных слов Байрона все его сомнения исчезли, как исчезают тени в лучах яркого солнца.
23
Сешерон, 1816 год
С тех пор как утром прибыл гонец, у Жианы не было ни минуты покоя. Она не успевала даже помолиться и потому бормотала слова молитвы Розария, занимаясь делом. «Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum»
[33]
. В первую очередь следовало подготовить комнаты для братьев. Жиана постоянно думала о том, как быстро ответили на ее просьбу о помощи. Обычно святая церковь затягивала с решением подобных проблем, и какие-либо изменения или просто новые планы приводили к проволочкам, что всегда действовало Жиане на нервы. Но в этот раз и ситуация была особой… В конце концов девушка решила, что в Риме приняли сложившиеся обстоятельства всерьез, и поэтому кардинал делла Дженга так быстро ответил на ее просьбу. Возможно, это даже означало, что теперешний Папа Римский решил больше не препятствовать начинаниям ее наставника. Удивительно, и как только делла Дженга удалось этого добиться?
«Benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui, Iesus»
[34]
.
