— Думаю, выход вы найдете сами.
Рим, 1818 год
С каждым шагом ее посох чиркал по полу, так как Жиана поднимала его недостаточно высоко. Женщина шла, сгорбившись, и с кривой ухмылкой рассматривала все вокруг, прекрасно зная, что эта напускная роскошь предназначена только для того, чтобы производить впечатление на глупцов и слабаков. Вот так проявлял свою мощь Папский Престол. Пол был выложен лучшим мрамором, стены покрывали рисунки величайших мастеров прошлого, золоченая резьба украшала двери и плинтусы, напротив высоких окон на стенах висели пышные ковры, а снаружи виднелся ухоженный парк.
Но все это не трогало ее душу. Женщина задумчиво почесала шею — из-под воротника, поднимаясь к уху, выглядывал край бугристого шрама. Под одеждой шрам был незаметен для остальных, но Жиана чувствовала его на коже, знала, как он тянется от шеи по ключице, проходит между грудями и разветвляется на животе на множество мелких белых полос. Рана зажила, но ее последствия остались, тело было изуродовано, для всего мира эта женщина стала инвалидом. Жиана видела это в глазах брата Иордана, как он ни старался это скрыть.
Стены в комнате, где ждал ее брат Иордан, были покрыты красочными фресками, изображавшими сцены из жизни римского императора Константина. Восемь стульев из темного дерева и несколько железных канделябров — вот и вся обстановка. Иордан, расправив плечи, стоял перед одним из стульев. «Он не осмелился сесть, — подумала Жиана, входя в комнату. — Это хорошо».
— Pax vobiscum, — поприветствовал ее брат.
Жиана не ответила.
Не было причин скрывать свои раны, более того, женщина постоянно всем о них напоминала: она ходила очень медленно, шаркая ногами и вздрагивая от боли. Она сутулилась, а ее руки безвольно болтались вдоль тела. Жиана пережила фиаско на берегу Женевского озера, чего нельзя было сказать об остальных участниках операции. Погиб тогда и Сальваторе, и его смерть Жиана считала своей удачей, ведь если бы он выжил, то вину за это кошмарное происшествие возложили бы на нее, а не на него. «Среди всего этого горя Господь решил хоть чем-то мне помочь».
Понимая, что она молчит, Иордан откашлялся. Время, проведенное в Риме, сделало его слабаком, и Жиана чувствовала это.
— Да? — прохрипела она.
Рана задела гортань, и теперь приходилось напрягаться, чтобы что-то произнести. Как бы то ни было, страдание — естественная часть земной жизни.
— Новые братья уже готовы, но им, конечно, не хватает опыта, — Иордан старательно не отводил от ее лица взгляда, несмотря на то, что ему очень хотелось это сделать.
— Тогда отправляй их, брат, — она улыбнулась ему настолько зловеще, что брат сглотнул.
— Возможно, нужно дать им больше времени, сестра. Их обучение было очень кратким, и у них не было возможности попрактиковаться. Для их же безопасности нам, вероятно, следовало бы…
— Что, брат? Упустить еще больше времени? Вот уже два года, как наша организация не может встать на ноги, она повержена нашими врагами, нет, врагами Господними, — говорить стало чуть легче. — Чем больше времени мы теряем, тем могущественнее становятся силы Тьмы. Лучшее обучение паши братья пройдут в бою. Только столкнувшись с врагом, ты можешь познать его хитрость и злобу и научиться противостоять ему.
— Но…
— Никаких возражений, брат. Решено. Мы отомстим за павших. Мы разгоним Тьму славой Света. Но этого невозможно достичь, если мы просто будем сидеть здесь, наслаждаясь безопасностью, и показывать тем, кто доверился нам, лишь страшные картинки и запылившиеся книги!
Иордан молча кивнул, хотя ему явно хотелось что-то сказать. Но он не решался. После своего возвращения в ряды солдат Христовых, Жиана чувствовала страх окружающих. Никто уже не осмеливался перечить ей. Ее слово стало законом — и все из-за принесенной ею жертвы. А еще из-за поддержки кардинала. Мысль об этом напомнила ей о следующей встрече, которая пройдет намного тяжелее, чем эта.
— Ты хочешь мне еще что-то сказать, брат?
— Нет, сестра.
— Мы все должны выполнять свой долг, какую бы боль это ни приносило, — примирительно заметила она, надеясь, что Иордан понял ее намек.
Кивнув, брат откланялся.
36
Париж, 1818 год
Остаток пути до холма Никколо захотелось пройти пешком, и он договорился с Карло о том, что кучер заедет за ним, когда юный шевалье управится со всеми делами. Хотя сюда уже добралась осень и дыхание Никколо белым облачком вырывалось изо рта, небо оставалось по-летнему голубым, сияло солнце, стояла ясная погода. Взор погружался в бесконечную даль, лес переливался множеством красок, а в воздухе повис запах костров — тут уже жгли опавшие листья.
На юге раскинулся Париж. В городе кипела жизнь — а как же иначе? А вот деревушка на холме казалась спокойной, и только лопасти ветряных мельниц медленно вращались под дуновением легкого бриза. Мельницы, на которых перерабатывали гипс, возвышались над этой местностью под названием Монмартр, словно великаны, пытающиеся взмахами рук отогнать незваных гостей. Такое сравнение, пришедшее Никколо в голову, вызвало у юноши улыбку.
Деревню окружали торговые пути, так что она казалась спокойным островком, омываемым дорогами, которые соединяли пульсирующее сердце Парижа с пригородом.
Пикколо шел по узкой дороге, по которой ездили телеги с мешками. Повсюду была белая пыль, уже через пару минут она покрыла юношу с головы до ног, забилась в рот и нос, оставляя после себя неприятный привкус гипса. Вначале Никколо еще пытался отряхиваться, но вскоре сдался.
Пройдя мимо лестницы, юноша услышал шуршание и тихое потрескивание дерева, покорявшегося ветру, и уже в который раз спросил себя, что же он тут, собственно говоря, делает.
Капрал Кутар, к которому его направила Жанна Обри, оказался старым пьяницей, дожидавшимся бесславной смерти в Доме Инвалидов
[50]
. Чтобы развязать ему язык, хватило пары монет — на эти деньги старик всю ночь мог упиваться абсентом. Но вместо конкретной информации о местонахождении римских тайных архивов, Никколо получил лишь пару намеков и очередной адрес. Юноша никак не мог достичь своей цели, найти человека, который что-то действительно знал и был готов поделиться этим знанием. «Возможно, так происходит потому, что нет на самом деле никакого тайного знания», — нашептывал ему здравый смысл.
Но Никколо не собирался отступать. Пройдя мимо пары очаровательных садов, в которых работали женщины в темных платьях и платках, покрывавших головы, он дошел до нескольких домиков из нешлифованного камня, построенных, казалось, еще во времена Карла Великого.
Юноша решил уточнить, правильно, ли он двигается, и обратился к какой-то старушке. Смерив Никколо подозрительным взглядом, женщина указала ему на одно из строений. Поблагодарив старушку, он перешел лужайку и, очутившись перед дверью, постучал. Земля у дома покрылась изморозью, трава пожелтела, словно страницы старой книги, со ставен облупилась краска, и даже сами стены поросли сорняками.
