Глава 26
Так и не дождавшись реакции Солонецого на назначение Ладова, позвонил начальник главка.
Начал с вопроса, как идут дела, поинтересовался, не разочаровался ли в Кузьмине, а то если вдруг опять на попятную, будет поздно.
– Поздно, – согласился Солонецкий. – Уже поздно.
– Ну и добре.
Киреев медлил, словно ждал вопроса, и Солонецкий догадывался, какого именно, но тоже не спешил.
– Молчишь, Юрий Иванович? – наконец не выдержал начальник главка. – А знаешь ведь, о чём хочу спросить.
– Знаю.
– Недоволен?
– Как сказать.
– Недоволен, по голосу слышу… А я вот тут поразмыслил и решил, что ничего, кроме пользы, от этого не будет. Специалист он в общем-то неплохой, к тому же со степенью…
– Поживём – увидим.
– Хитришь, Юрий Иванович. – Киреев явно был в хорошем настроении. – А ведь понимаешь, что благодарить меня должен. Ладов как союзник, лучше, чем как противник…
– Вы знакомились с его расчётами?
– Что у тебя с банком? – словно не слыша вопроса, спросил Киреев. – Жалуются на тебя.
– Повинную голову не секут.
– Учти, в последний раз беру на себя.
– Феликс Петрович, – решился Солонецкий. – Надо, чтобы в министерство Кузьмин и Ладов пошли вдвоём…
Киреев помолчал, коротко сказал «добре» и положил трубку.
В курсе, догадался Солонецкий.
И расчёты Ладова видел, и дело, похоже, выгорит, коль не заставляет его самого лететь.
И теперь, когда всё вновь вставало на накатанные рельсы, он подумал об Ольге Павловне.
И должен был признаться, что за это время они так и не стали ближе. Для него Ольга Павловна оставалась всё такой же получужой-полутаинственной женщиной. Он чувствовал, что даже в минуты физической близости она полностью не принадлежит ему. Порой ему казалось, что она лишь терпеливо сносит его ласки, и тогда он ощущал свою старость, молча обижался.
– Может, ты устала? – опросил однажды. – Хочешь, слетай, отдохни…
Приподнялся на локте, откровенно любуясь её телом.
Она замкнула руки на голове, вздохнула.
Грудь высоко поднялась – и он не сдержался, коснулся её губами.
– Я слишком стар для тебя.
– Женщинам не нравятся комплексующие мужчины, – произнесла она. – Почему ты считаешь, что мне нужно уехать?
– Ты не так поняла, я думаю, что ты устала.
Она обняла Солонецкого.
– Что-то не так у нас, да, Юра? – неуверенно спросила, касаясь ладонью его груди и, не дождавшись ответа, уже уверенно произнесла: – Что-то не так. Может быть, потому, что мы люди разного круга?
– Чепуха. – Он обнял её. – Мужчина и женщина не должны иметь ничего общего, кроме любви. Остальное всё че-пу-ха…
Она отрицательно покачала головой, но он догадался, о чём она хотела спросить, и неожиданно грубо сказал:
– Да, меня с моей женой связывала только постель.
Понял, что это цинично и неверно, но ничего объяснять не стал.
…После этого ночного разговора они отдалились ещё больше.
Солонецкого снова не тянуло домой, а Ольга Павловна не задавала вопросов, когда он поздно приходил. Она начала писать портрет Аввакума, но скоро отставила. Сложила этюдник, повернула лицом к стене картины, и теперь Солонецкий чаще всего заставал её за чтением.
– Невезучая я, – сказала она как-то, когда Солонецкий вдруг выплеснул ей всё, что скопилось за прошедшие дни и попросил совета. – Без меня у тебя всё получалось, а со мной – нет…
– И без тебя всякое бывало… Знаешь, мне кажется, ты сама комплексуешь.
– Мне простительно, я женщина. Но давай договоримся не жалеть друг друга, ладно?
– А почему ты вдруг об этом?
– Когда любовь уходит, жалость остаётся…
– Ты меня разлюбила?
– Когда это случится, я скажу. И ты тоже, ладно?
– Хорошо, – после паузы согласился он.
Несколько раз к ним заходил Кузьмин. Он показал Ольге Павловне свои акварели. Солонецкий нашёл, что они очень уж старательные и оттого безжизненные, но вслух выразил своё удивление.
Ольга Павловна посоветовала Кузьмину забыть всё, чему его учили в студии, и писать так, как диктует душа. Он взял у Ольги Павловны несколько альбомов репродукций, и они долго говорили о вещах малопонятных и неинтересных Солонецкому. И он с удивлением отметил, что главный инженер не такой уж и законченный технократ, как ему казалось. А когда Ольга Павловна показала удачный, на её взгляд, карандашный женский портрет, сделанный Кузьминым (он сразу узнал официантку из ресторана), Солонецкий только хмыкнул:
– Полгода ключик к нему подобрать не мог, а тебе он сам в руки дался.
– А я такая, – прищурилась Ольга Павловна. – И твой ключик у меня. Ревнуешь, Солонецкий, а?
– Ну уж, это слишком…Дальше портрета у вас дело не зайдёт.
– Как знать, – поддразнила она. – Плохо ты души чувствуешь…
– Да есть ли у него душа? – вырвалось у Солонецкого. – Хотя есть, конечно, только… машинная… Какая-то непонятная…
– Душа во все времена одна.
В тот вечер они поспорили. И впервые Солонецкий видел Ольгу Павловну неуступчивой, впервые оценил по-настоящему её ум и эрудицию. И неожиданно признался, что ревнует её к Кузьмину.
Ольга Павловна не засмеялась, не свела сказанное к шутке. Поймала его взгляд и, прикрыв глаза, приблизила лицо. Они стояли и целовались посреди комнаты, когда раздался долгий нахальный звонок в дверь.
– Не вовремя, – прошептал Солонецкий. – Нам всегда кто-то мешает. Но я его сейчас…
Он быстро прошёл к двери.
На крыльце стоял Ладов.
– Пляши! – прокричал он. – Ольга Павловна, пусть этот белый медведь пляшет, иначе не скажу!
Они переглянулись.
Таким Ладова видеть не приходилось. Он был незаметен на планёрках, незаметен и в работе.
– Ну и не говори, – сказал Солонецкий.
– Зря… У меня две прекрасные новости… Ну ладно, не хочешь плясать, угощай коньяком.
– А вот чего нет, того нет.
– Ну, тогда будем пить мой. – Ладов достал из портфеля бутылку, передал Ольге Павловне. Повесил шубу, прошёл в комнату, не ожидая приглашения хозяев. – По такому поводу можно…
Налил в поданные Ольгой Павловной рюмки, поднял.
– Итак, новость номер один: я и вы, Ольга Павловна, сегодня впервые пьём с новым заместителем министра.
