– Какому?
– Много будете знать, скоро состаритесь.
Милая дама, но в женском смысле смотреть не на что: маленькая, худая, очкастая и такая вся духовная, что, глядя на неё, можно подумать, будто люди размножаются дуновением библиотечной пыли. В её присутствии никаких желаний, кроме как «учиться, учиться и (ещё раз) учиться», у меня не возникало. Она была образованна, начитана, неглупа, но и не умна. Впрочем, Сен-Жон Перс справедливо заметил: «Мозг вмещает ум не чаще, чем объятия – любовь!» В её уме была та унылая правильность, какую часто обнаруживаешь у детей, унаследовавших профессию родителей.
Но вернёмся к Кире Карловне. Наши занятия шли своим чередом. Порой я ловил на себе её пытливый взгляд, и мне казалось, я интересен ей не только как ученик, которому на удивление легко даётся произношение. Однажды, когда мы проходили тему «В ресторане», я предложил обкатать топик в Доме кино, так сказать, в обстановке, максимально приближённой к застолью. Выпили вина, поговорили, конечно, о жизни. Оказалось, она была несколько лет в браке, потом муж ушёл в горы и не вернулся. Не вернулся вообще или конкретно к ней – уточнять не стал из деликатности. На обратном пути, когда я провожал её домой, она поглядывала на меня с ласковой выжидательностью. В лифте мне показалось, Кира хочет, чтобы я её поцеловал.
Ну, думаю, шалишь! Секс из сострадания – не мой профиль!
В прихожей она вдруг неловко поскользнулась на паркете и, сохраняя равновесие, повисла у меня на шее. Нет уж, голубушка! Как потом прикажете отвечать ей неправильные глаголы? Но собравшись уходить, я вдруг прочитал в глазах бедняжки такое отчаяние, такую вселенскую тоску, такое космическое одиночество… Знаете, если женское одиночество когда-нибудь научатся превращать в электрическую энергию, не понадобится больше никаких атомных станций! В общем, я махнул рукой и поцеловал её в губы, на всякий случай стараясь придать этому поступку оттенок товарищеской шутливости, а в ответ получил, как сказал бы ваш чёртов Хлебников, в буквальном смысле «лобзурю»… Ну, потом, конечно, было послесодрогатель-ное смущение. Это когда мужчина и женщина всеми силами стараются после случившегося не смотреть друг другу в глаза, ибо удовольствие уже закончилось, а отношения ещё не начались.
На следующем занятии мне, конечно, было жутко неловко, и я всё время путал паст перфект с презент перфектом. Но когда Кира, явно нарочно уронив карандаш, гибко за ним наклонилась, я вдруг заметил, что на ней нет трусиков. Ну никаких! Эта милая забывчивость стала роковой. Впредь наши занятия делились на две неравные части: учебную и постельную. Кстати, она оказалась неплохим методистом, и мой альковный английский потом не раз выручал меня при тесном общении с иностранками. А под шкуркой библиотечной мыши, доложу я вам, таилось страстное, ненасытное, изобретательное женское существо. Казалось, Кира, не доверяя грядущим милостям судьбы, запасалась впрок плотскими восторгами, словно обитатель пустыни – водой.
Глядя на счастливое сотрясение наших тел как бы со стороны, я часто задумывался о том, что ни одна самая прочная титановая конструкция не выдержала бы столь бурных и многочисленных содроганий, которые претерпевает человек на протяжении своей половой жизни! Но страстность Киры при всей самоотверженности была чуть наивна, даже простодушна – и это придавало особое очарование нашим свиданиям. Потом я случайно обнаружил у неё в тумбочке американский самоучитель обольщения под названием «Как найти своего мужчину, покорить его и привязать к себе морским узлом». В этой книжке описывалось всё: и ласковый выжидательный взгляд, и поцелуи в лифте, и скользкий паркет и, конечно, упавший карандаш без трусиков.
Но это, Андрей Львович, было только начало! Кира явно решила выйти замуж и действовала в полном соответствии с рекомендациями самоучителя. Она не только называла меня самым лучшим в мире мужчиной и гениальным режиссёром, но постепенно вникала в мои творческие дела, напрашивалась на выполнение мелких поручений, перепечатывала сценарные заявки и отвозила их на студии. И я вдруг стал задумываться: «А почему бы и нет? Что я, собственно, теряю?»
С супругой моей Маргаритой Ефимовной мы сошлись в трудную пору. Конечно, она была доброй, заботливой, домашней женой, но не более того. Завидев меня на пороге, тут же вручала трубу пылесоса или помойное ведро, а то и рюкзак для похода на рынок за картошкой. Нет, она не чуралась моих творческих исканий, но относилась к ним с родственным снисхождением, как если бы я пилил лобзиком, занимался подлёдной рыбалкой, гитарным туризмом или ещё чем-нибудь, всерьёз отрывающим мужчину от семьи. А ещё она очень любила деньги. Нет, речь не о скупости или алчности, речь о каком-то врождённом благоговении перед этими всемогущими бумажками. Когда мне удавалось подзаработать (лекциями например), она принимала добычу особым, таинственным жестом и раскладывала купюры по степени износа. А если попадалась новенькая, с острыми, как бритва, краями аметистовая «четвертная» или зелёная «полусотня», Маргарита Ефимовна долго ими любовалась, берегла и отпускала на хозяйственные нужды с грустным прощальным вздохом. Но крупные купюры в ту пору редко залетали к нам, и жена моя умела даже в стоны супружеских удовольствий вложить упрёк за нашу семейную скудость.
– Как, и у вас тоже? – воскликнул автор «Жадной нежности».
– Да, мой друг, да! Как сказал Сен-Жон Перс, «мы всегда влюбляемся в самую лучшую на свете женщину, а бросаем всегда самую худшую. Но речь идёт об одной и той же женщине!»
– Слушайте, а может, нам об этом снять фильм? – встрепенулся Кокотов.
– Коллега, об этом уже столько снято, что мы будем чувствовать себя, как в гарнизонной бане. Вам разве не интересно, чем закончилась моя история?
– Конечно, конечно!
– Маргарита Ефимовна, разумеется, очень скоро почувствовала: тут что-то не так. Правда, выходя замуж за опального режиссёра, от чего её отговаривала вся больница…
– Какая больница?
– Не важно. Так вот, выходя за меня, она заранее смирилась с моими увлечениями, необходимыми творческой личности для иллюзии внутренней свободы. Поначалу Маргарита Ефимовна, решив, что это просто очередная интрижка, заняла выжидательную позицию, много лет спасавшую наш брак. Но интрижка затягивалась. Кроме того, всякая мудрая дама может простить мужу охлаждённый, даже равнодушный взгляд, но взгляд, в котором появилось сравнительное женоведение, она не прощает. О том, что опасность исходит от учительницы английского, догадаться было нетрудно: в мужчине, возвращающемся от любовницы, всегда есть добродушие сытого хищника. Взяв с собой сына, Маргарита Ефимовна поехала за советом к своей матери на историческую родину в станицу Старомышатскую Краснодарского края.
Многоопытная моя тёща Василина Тарасовна, приручившая до смерти двух мужей и одного сожителя, объяснила дочери, что выхода у неё два. Первый: самой завести себе кого получше и наплевать – муж наелозится и сам приползёт с повинной. Второй выход: взять из кухонной утвари что-нибудь потяжелее, пойти к обидчице и объяснить ей основы брачного законодательства. Первый способ приятнее, второй – надёжнее.
