– Господи, как живые… – повторял он, переходя от портрета к портрету.
Боксёр-охранник, бывший у него консультантом по всем вопросам, включая искусство, наклонился и шепнул шефу:
– Большой талант!
– Сам вижу! – огрызнулся Сам. – Где автор?
Анита и Манана под руки подвели к нему упирающегося Кирилла:
– Вот он!
– А меня так сможешь нарисовать?
– Смогу…
– Молодец! У тебя будет свой музей! У Глазунова есть, у Шилова есть, у Цинандали есть, у Бессонова есть, у Андрияки есть. И у тебя тоже будет! – торжественно объявил он, обнимая художника: – Для такого искусства музея не жалко!
Затем Сам оглянулся, ища глазами столичного олигарха Тибрикова, который всегда дежурил сзади на всякий случай, но в этот момент, чувствуя недоброе, попытался спрятаться за чужие спины.
– Отдашь ему своего Шехтеля! – приказал отец города, имея в виду знаменитый особняк на Никитской.
– Как прикажете! – помертвев, охотно согласился олигарх.
– А ты… – градоначальник нашёл в толпе Черевкова и ткнул пальцем в его галстук-бабочку, – бумаги подготовишь! Понял? – и перевёл обиженный взгляд на потупившуюся Гузель.
– Будет сделано! – рявкнул наш столоначальник.
Ошпаренный счастьем начальственного внимания, он даже на время забыл про вероятную измену жены. Анита тем временем бросилась целовать благодетелю руки. И было за что! Настал её звёздный час. Буквально за мгновение никчёмный муженёк, мазюкавший пошлой пастелью убогие портретики, вдруг превратился в богатого и значительного человека! Шутка сказать: под личный музей даром градоначальник только что отвалил ему особняк Шехтеля в центре Москвы! А ведь кроме картин там можно разместить ресторан, турбюро, отделение банка, косметический салон… да мало ли что ещё туда можно всунуть.
– Спасибо! Спасибо! – шептала Анита, целуя руки дающего.
– Ну, будет, будет! – пробормотал градоначальник. – Не в Африке живём.
Гордясь своей любовью к искусству, отец города быстро направился к выходу, но вдруг вернулся, обнял Кирилла и пожаловал ему тюбетейку с царской лысины. Все так и ахнули, смятенные небывалой наградой, а ручной олигарх Тибриков, ни разу не удостоенный подобной чести, заскрипел зубами.
– Носи и помни! – сказал Сам и снова пошёл к дверям.
Ему предстояло довести до микроинфаркта парочку прорабов да закошмарить нескольких глав районных управ.
За градоначальником двинулась вся разношёрстая свита. Справа, выпрашивая персональную выставку в Манеже, семенил Фил Бест, слева смертельно задетый Тибриков умолял вместо особняка Шехтеля отдать художнику что-нибудь попроще, например, цокольный этаж Военторга, который после реконструкции стал похож на дешёвое надгробие.
– Нет, Шехтель! – остановившись, отрубил Сам. – И смотри у меня! – Тут взгляд его снова упал на Черевкова. – А ты бы лучше не по вернисажам шлялся, а работал!..
Любому руководителю кажется: подчинённые живут исключительно для того, чтобы выполнять возложенные на них обязанности. Если шеф обнаруживает у нижестоящего существа другие потребности, например эстетические, то приходит в изумление или ярость – в зависимости от склада характера. Сам двинулся к выходу и снова резко остановился, глянув на Черевкова:
– Ишь ты – эстет хренов! Выгоню!
Несчастный Константин Фёдорович чуть не грохнулся в обморок. «Эстет» в лексиконе градоначальника означало примерно то же самое, что формулировка «неполное служебное соответствие» в Трудовом кодексе.
В результате этой второй внезапной остановки случилось замешательство: беспардонный телевизионщик с наплечной камерой, наткнувшись на каменную спину боксёра-тяжеловеса, отшатнулся и нечаянно толкнул под руку Черевкова, а тот, в свою очередь, от неожиданности плеснул вином прямо на белую рубашку Кирилла, ошарашенного случившимся. Все, конечно, лицемерно закричали: «К счастью, к счастью!» Только Юлия, предчувствуя непоправимое, с ужасом смотрела на красное пятно, медленно расплывавшееся на груди любимого…
4. Там, где деньги…
Не зря, ох не зря Сен-Жон Перс говорил: «Где секс, там комедия, где любовь, там драма, где деньги, там трагедия». Если пятнадцать минут назад Аниту вполне устраивало, что у её бестолкового мужа появилась наконец пассия, то теперь Юлия превратилась в угрозу семейному бизнесу. Поймите, когда судьба кидает вам на бедность особняк Шехтеля, делиться ни с кем не хочется! Анита знала, что Молокидзе от своей усатой Мананы никогда не уйдёт. С чем же она останется, если Кирилл сбежит к Юльке? Ни с чем! С сыном-подростком от первого брака и силиконовой грудью не первой упругости.
Черевков тоже в отчаянии, во-первых, жена путается с каким-то пастельщиком, а во-вторых, и это главное: Сам обозвал его эстетом! Впрочем, доля правды в том была. Константин Фёдорович повторял ошибку, типичную для многих мужчин, женатых на красавицах, а именно: он относится к супруге с мемориальной бережностью, словно к музейной реликвии, которую надо беречь, подновлять, проветривать, но по прямому назначению можно использовать только по праздникам или в самых крайних случаях. В результате одна моя знакомая красавица, выйдя за боготворившего её режиссёра, искала потом мимолётное женское утешение в суровых объятиях сантехников и мебельных грузчиков. Вот и Черевков зря растрачивал мужской потенциал в кабинетных экстазах с горячей Гузель.
Решив кардинально изменить семейный уклад, он, даже не проводил азиатку, а привезя жену домой, преодолел благоговенье перед её красотой и грубо удовлетворил свой служебный невроз. И наша бедная девочка со слезами на глазах вынуждена была ему уступить. Но это ещё не всё! Анита, возбуждённая Шехтелем, тоже захотела упорной лаской вернуть себе Кирилла. Впрочем, ему с трудом удалось отбиться. Если снимать эту сцену в кино, то камера должна переносить нас то в скромную квартиру художника, где Анита навязывает ему свои спорные достоинства, то в роскошный пентхаус, где Черевков в постыдных ракурсах заламывает изысканное тело жены. Камера мечется туда-сюда, эпизоды становятся всё короче, сливаясь в неразборчивое мелькание конечностей… Наконец мы видим двух плачущих женщин: одна невольно изменила любимому человеку с оголтелым мужем, вторая так и не смогла овладеть законным супругом. Горе обеих неподдельно.
Если Константин Фёдорович ещё сомневался в измене жены, то Анита развеяла сомнения, чтобы как можно скорее прекратить этот опасный роман и заняться обустройством особняка Шехтеля. Другой бы, узнав об измене, убил обоих, но бумажная душа Черевкова жаждет иной мести. Да и жену он по-своему любит, поэтому гадко мстит ей с помощью внутрисемейных притеснений, а Кирилла хочет просто подставить.
Много лет назад щедрый МОСХ выделил Подрамникову маленькую мастерскую. Если идти по Покровке в центр, справа, напротив «комода» Трубецких, есть незаметная проходная подворотня, а там маленькая дверь в бывшую дворницкую, где творится большое искусство. Так вот, Черевков одним росчерком пера отдаёт помещение кавказцам под хинкальную. Но при условии: с художником-арендатором они разберутся сами…
