– Это, ребятки, настоящая беда! Службой безопасности там рулит Стрюцкий, бывший начальник управления, генерал-полковник.
– А если Кирилл пойдёт к Самому и откажется от Шехтеля? – предложила простодушная Юлия.
– Нет, не годится. Сам – самодур. Сказал, и точка! Он не поверит, заподозрит, что Тибриков восстал, и вспомнит, что особняк в девяностые приватизировали с нарушениями, закрыв кожвендиспансер. Можно компромат и прессе подбросить. Вот Кремль-то обрадуется, вызовет Тибрикова на ковёр и предложит на выбор: или уголовное дело, или реставрация шедевров деревянного зодчества на острове Кижи. Конечно, олигарх с восторгом выберет деревянное зодчество, а это миллиардные убытки. После такого разворота он твоего Кирилла в порошок сотрёт.
– Что же нам делать?! – всхлипнула внучка.
– Не плачь, всё будет хорошо! – промолвил художник с мужественной дрожью в голосе.
– Выход один: исчезнуть, – медленно произнёс генерал.
– Мы готовы уехать хоть на край света! Правда, милый? – воскликнула Юлия.
– Не уехать, а исчезнуть, – поправил старый разведчик. – И не вдвоём. Исчезнуть должен Кирилл.
– Почему? – удивился Подрамников.
– Элементарно: если вы скроетесь вдвоём, станут искать – и найдут хоть на Фолклендах. А если исчезнете вы один, Черевков решит, что вас, молодой человек, просто «загасили» кавказцы. Тибриков же подумает, что вас, извините, отстрелил Биатлонист. И все успокоятся. Нет человека – нет проблемы.
– Я не могу, не могу без Кирилла! Ты не понимаешь, дедушка!
– Понимаю, Юлечка, я тоже не мог без твоей бабушки. – Легендарный шпион бросил короткий, но полный посмертной нежности взгляд на портрет покойной жены. – Но когда я восемь лет работал «кротом» в Госдепе, она ждала меня верно и преданно, почти ни на одного мужчину не взглянула. И ты, милая, подождёшь – это же не навсегда. Разлука укрепляет любовь. Каждый квартал будете встречаться здесь, у меня, конспиративно. А я к твоей бабушке выбирался только раз в два года да ещё с такими заморочками…
– Расскажи, дедушка!
6. Одиссея старого резидента
– А что тут рассказывать? – ворчливо молвил старый гэрэушник, но лицо его покрылось мечтательными морщинками: – Я тогда работал в Госдепе…
– Где-е?
– В Госдепе в Вашингтоне. Получал очередной отпуск, устраивал прощальную вечеринку, заканчивавшуюся, как правило, на уютной квартирке Джуд Харадс, личной секретарши моего босса мистера Трейли. Там я успевал, пока измученная девушка беспомощно спала, порыться в секретных бумагах, которые она брала со службы для надомной работы, а утром уже мчался в аэропорт, чтобы вылететь в Ниццу. Останавливался я всегда в роскошном отеле «Пьемонт» на Английской набережной, где меня незаметно подменял мой двойник Жан Перрье, активист французской Компартии, участник Сопротивления, друг Арагона. Чтобы никто не заподозрил обмана, Жан для вида жил на широкую ногу (благо расходы оплачивал могучий Советский Союз), шлялся по ресторанам, ездил играть в Монте-Карло, заводил бурные романы со скучливыми дамами, которые одиноко курят за столиками в ожидании своей курортной участи. Словом, ковал мне алиби. Я же тем временем с его документами немедленно вылетал в Западный Берлин, останавливался, как всегда, в отеле «Лео» недалеко от зоопарка, где меня незаметно подменял другой двойник – Вольф Шмольтке, немецкий коммунист, подпольщик, чудом уцелевший член «Красной капеллы», друг Брехта. Чтобы никто не заподозрил обмана, он для достоверности тоже жил на широкую ногу, шлялся по пивным, кабаре и борделям (благо расходы оплачивал могучий Советский Союз), устраивал шумные пикники с актрисами… Словом, ковал мне алиби. Я же, если был нечётный день, перебирался в Восточный Берлин по специально оборудованному агентурному лазу под Шпрее и Стеной, обнимался с ребятами из разведуправления Группы советских войск…
– А если был чётный? – поинтересовалась внучка.
– Тогда бродил у Бранденбургских ворот и заглушал тоску по любимой жене пивом и айсбайнами…
– А почему нельзя по чётным? – спросил Кирилл.
– Тоннель был прорыт в складчину с НАТО. Поэтому, как в бане, чередуются мужские и женские дни, так и тут по чётным дням тоннелем пользовалось НАТО, а по нечётным-Варшдог…
– Кто-о?
– Варшавский договор, – вздохнул ветеран разведки. – Удивительно, как быстро молодёжь забывает свою великую историю! Из Берлина я мчался на военный аэродром во Франкфурте-на-Одере. Там меня для неузнаваемости заматывали бинтами и на носилках грузили в военный самолёт. По легенде, я был молодым офицером, который, находясь за рулём полковой полуторки, загляделся на фройляйн в мини-юбке и врезался в фонарный столб. Через три часа самолёт приземлялся в Жуковском, оттуда меня на санитарной машине с сиреной мчали в спецсанаторий для нелегалов, где уже ждала твоя бабушка Искра Семёновна. О, эти двадцать четыре дня и двадцать три ночи счастья! В одну из них был зачат твой несчастный отец. Опытные доктора приводили в порядок мои нервы, измочаленные явками, вербовками, слежками, паролями и прочей разведывательной рутиной. Лучшие певцы, артисты, лицедеи почитали за честь приехать к нам в санаторный клуб и порадовать мастерством. Боже, как танцевала Плисецкая, как пел Отс, как хохмил Райкин! А Эмиль Кио выпустил однажды из спичечного коробка целую стаю голубей, нагадившую прямо на шевелюру Чегеварику…
– Кому-у-у?! – в один голос вскричали Юлия и Кирилл.
– Комаданте Эрнесту Че Геваре, – невозмутимо ответил генерал. – Нет, его не расстреляли в боливийской саванне, мы договорились с ЦРУ и обменяли Че на Пеньковского. Команданте вёл у нас спецкурс по экспорту революций. Но всё когда-то кончается. Наступал последний день счастья. По традиции отпускник, возвращающийся на работу во вражий стан, один в кинозале смотрел фильм «Подвиг разведчика» с Кадочниковым в главной роли. Потом, конечно, был хороший банкет в кругу соратников с обязательным скупым тостом куратора: «За победу!» И отзыв: «За нашу победу!» Затем последняя бессонная ночь в объятиях верной жены, слёзы разлуки, грёзы о встрече через два года, планы на будущее: сходить всё-таки в Третьяковку, подняться на новенькую Останкинскую башню, построить хозблок в садово-дачном товариществе ГРУ «Василёк». Ну а дальше – возвращение тем же путём: самолётом – в ГДР, а оттуда через тоннель в Западный Берлин… Чёрный хлеб, селёдка и солёные огурцы – презент верному Шмольтке. Потом из Берлина в Ниццу. Пятикилограммовая банка чёрной икры надёжному Перрье. И – трансатлантический перелёт в Вашингтон. Снова скучный Госдеп, зануда Трейли, нимфоманка Джуд Харадс, предохранявшаяся даже от сквозняков.
И так бы, наверное, продолжалось ещё долго, твой отец, Юленька, вырос бы без мужского пригляда, бабушка состарилась бы в одиночестве. В Центре уже подумывали, не женить ли меня на Джуд, чтобы натурализовать окончательно. И вдруг один за другим начались провалы. Сначала мой двойник Жан Перрье, удручённый советскими танками на улицах Праги, под влиянием мерзавца Арагона вышел из Компартии и побежал с повинной, однако по пути попал под машину неизвестного лихача. Вскоре и Шмольтке учудил: решил как-то расслабиться и под селёдку напился до белой горячки, пошёл шляться по городу и в гаштете, заполировав шнапс пивом, проболтался, что сам он и сдал «Красную капеллу» гестапо за 5 тысяч рейхсмарок. Хорошо, что его наперсником в пивной случайно оказался наш паренёк из Штази. Он вызвался довести Шмольтке до дома – и больше их никто не видел…
