Дух экспериментирования – это когда мне скучно. Мне легко становится скучно. Так что бедные люди, работающие со мной. Даже когда мы выяснили, как добиться действительно хорошего звука и так далее, я могу разорвать все это на куски и выдернуть все коммутационные кабеля, и мне нужно пойти и заново придумать, как будет звучать оркестр. Все должно измениться, потому что я не могу сидеть спокойно. В конце концов, я должен попробовать что-то новое. Однажды эта скука убьет меня. Интересен вопрос, а не ответ. Ответ утомителен. Мне нравится процесс. Я люблю процесс. Я наблюдаю за собой. Я люблю делать работу, и когда мы подходим к концу, и у нас премьера, для меня это что-то вроде веселых поминок. Все закончилось, и ты будешь скучать по людям, с которыми работал. Ты будешь скучать по работе. И есть еще один момент, который ты должен пережить, когда идешь, чтобы спрятаться в зрительном зале и смотреть фильм с настоящими зрителями. И это те, для кого я работаю. Я работаю для людей, которые тяжело трудятся, чтобы заработать денег и купить билет в кино. И я хочу делать свою работу для них хорошо, потому что я знаю, что мир – это жесткое место, и я несу ответственность за то, чтобы делать лучшее, на что я способен.
И единственный способ сделать самое лучшее – это встряхнуть их. Нам нужно пойти и встряхнуть их. Мы должны пойти и изобрести заново. Мы должны пойти и попытаться сделать это. Иногда у меня получается, иногда – нет, но я стараюсь изо всех сил. И это то, что заставляет меня двигаться. Возможность создать что-то новое. Я не всегда попадаю в яблочко, но я пытаюсь.
Когда вы слышите музыку, которую написали 5 или 10 лет назад, что происходит у вас в голове? У вас когда-нибудь бывает мысль «О чем я тогда думал?»
Я думаю, все так делают – слушают что-то из 20-летней давности и говорят: «О чем же я тогда думал?» или «О чем я тогда не думал?». Но в то же время, они тебе как дети. На них нельзя злиться на полном серьезе. Ты учишься, ты пробуешь, и ты становишься лучше. Проблема в том, что ты до конца не знаешь, что такое «лучше». И единственное, в чем, надеюсь, вы становитесь лучше, это в общении или в экспериментировании, а также в том, чтобы вовремя прекращать экспериментировать.
Но да, конечно, я слушаю грехи моей молодости и говорю: «Да». Некоторые из них, конечно, смущают. Но это часть меня. Нужно с этим жить. Мы старались изо всех сил тогда. И стараюсь изо всех сил и сейчас. Это не так уж плохо. Я не убил никого.
Вам часто нужно успевать к очень строгим дэдлайнам, которые некоторые композиторы считают хорошей вещью. Вы бы могли работать без дэдлайнов, или вы бы постоянно что-то поправляли в своей работе до конца времен?
Я сделал что-то около 120 или 130 фильмов, или около того. И я всегда сдавал музыку с чувством: «О, было бы еще совсем немного времени, совсем чуть-чуть, и могло бы быть еще лучше».
Впервые у меня не было этого чувства на «Интерстелларе». Мы просто работали совсем по-другому. Без вопросов «как» и «почему». Одна из вещей, которую мы делали – каждую пятницу мы смотрели весь фильм со всей музыкой, и мы просто подправляли или сочиняли несколько вещей. И наступил момент, когда неделю назад мы должны были закончить, и Крис сказал: «Хэй, у тебя есть какие-нибудь идеи? Ты хотел бы изменить что-нибудь?» И впервые в жизни я ответил: «Нет, я думаю, что я поставил все точки над «i». И впервые в жизни я почувствовал, что закончил что-то. И я сразу перешел на какой-то новый этап, который на самом деле не был новым, вообще-то я не перешел прямо на следующий этап. Вообще-то я дал себе немного времени. Но это было интересное чувство, «нет, это все, что я хотел сказать по этой теме». Но я не думаю, что собираюсь снова в спешке работать над фильмом про космос. Я стараюсь выбирать темы так, чтобы они были настолько разнообразны и настолько далеки друг от друга, насколько это возможно.
Я имею в виду, что «Шофер мисс Дэйзи» и «Черный дождь» были написаны в один месяц. Но оттого, что они были написаны в одно и то же время, не думаю, что между ними есть что-то общее.
Перед тем, как начать интервью, мы коротко поговорили о Томасе Ньюмане, но я хочу формально спросить вас о его монументальном влиянии на индустрию музыки в кино.
Каково его монументальное влияние на индустрию в кино? Элегантность. Это первое слово, которое приходит мне в голову. Я думаю, что его музыка настолько невероятно элегантна, настолько красива и настолько оригинальна, но оригинальная не обязательно хорошая. Оригинальность может не очень хорошо подходить под повествование, но ему блестяще удавалось совмещать в себе все. Не поймите меня неправильно, но в тот год, когда я получил «Оскара» за «Короля-льва», был номинирован «Побег из Шоушенка». Это монументальное произведение искусства, «Шоушенк». Я не чувствовал себя плохо. Я не чувствовал вину, но в глубине сердца я знал, что он заслужил его.
Вы также коротко рассказали о Джоне Уильямсе, каково его монументальное наследие в мире музыки в кино?
Я не хочу говорить о его монументальном наследии. Я могу только сказать о том, что он значит для меня. Я думаю, что кроме Эннио Морриконе меня создал Джон Уильямс, в первую очередь, показав, что музыка в кино может быть качественной и разной, и такой же великой, как музыка классических композиторов, на которых я вырос. Для меня, правда, это не «Звездные войны» и не «Индиана Джонс». Это «Близкие контакты». И это не те ноты, которые мы все знаем. Вся музыка оттуда, это одна из самых великих симфонических поэм 20 века. И он постоянно выходит за рамки. Мы принимаем его мастерство за должное, а оно такое невероятное и превосходящее что угодно. Но это такой вид рассказывания истории, который в то же время никогда не отступает от качества музыки. Ему удалось сделать невозможное. Он служит кино и превозносит его, и в то же время никогда не предает свою собственную эстетику и свой собственный стиль.
Композитор Дэвид Ньюман сказал нам, что он бы назвал эту эпоху музыки в кино «эпохой Ханса Циммера». Какими терминами вы бы описали эту эпоху музыки в кино?
Даже не представляю. Я думаю, неверно называть это «эпохой Ханса Циммера». Музыка все время развивается. Музыка в кино все время развивается. Это происходит постоянно. Фильмы постоянно развиваются. Почему это не может быть эпохой Джона Пауэлла? Почему это не может быть эпохой Александра Деспла? Я не знаю, что это значит, имел ли он в виду Ханса Циммера в «Шофере мисс Дэйзи» или в «Лучше не бывает»? Он имел в виду Ханса Циммера в «Пиратах»? Он имел в виду Ханса Циммера в «Падении Черного ястреба»? Я повсюду.
Я думаю, есть намного больше открытий. Джон Гринвуд. Для меня то, что он делает, просто потрясающе. Я скажу вам вот что. Я думаю, что сейчас настала эпоха, когда композиторы в кино – это не просто парни, которые приходят в конце. Мы не просто те, кто латает дыры. И это похоже на Джона Уильямса и Джерри Голдсмита, и Элмера Бернштейна больше, чем на кого-либо еще. Мы стали в своем роде популярной музыкой нашего времени. Сейчас дается столько концертов музыки из кино. Тут у меня «Пираты», там у меня «Гладиатор». Наша музыка вышла за пределы той ограниченной среды, для которой была написана. И в то же время, мы делаем так, что люди возвращаются в концертные залы. Это великое дело. Мы привыкли, что музыку в фильмах описывают как фоновую. Я думаю, что такие люди как Джорджо Мородер сделали так, что эта музыка перестала быть фоновой довольно давно.
