– Горим!
«Пилигрим» не сгорел благодаря чуду. По чистой случайности в агентство зашел студент. В преддверии студенческих каникул, он собирался купить у нас недорогой тур. Увидев клубы дыма, валившие из дверей кабинета, и услышав истошный крик Алены, он подскочил к телефону и набрал номер «01». Только и всего. Потом не растерялся, забежал в туалет и там налил в ведро для мытья полов воды. Что было потом, кажется, понятно.
Пожарный расчет прибыл ровно через десять минут: одновременно сработала пожарная сигнализация и был звонок на номер «01». К этому времени пожар удалось затушить своими силами. Каково же было удивление пожарных, когда те в закопченных лицах погорельцев узнали двух своих коллег. А когда стало известно, каким образом инспекторы проверяли – действующая ли у нас система противопожарной сигнализации или это всего лишь бутафория, – хохот стоял оглушительный.
Ремонт кабинета нам влетел в копеечку. Но самое обидное, что нас еще и оштрафовали, хотя пожар произошел по вине самих инспекторов.
– Не бойся, – принялась успокаивать нашу секретаршу Алина. – Устраивать такую же проверку им в голову не придет – научены горьким опытом. Да и огнетушителей у нас теперь три. В каждой комнате, включая туалет, по штуке. – Алина поднялась со своего места и направилась к двери. – Алена, не кисни. Бомба два раза в одну воронку не попадает. И помни, хороший коньяк может решить все проблемы.
– Но лучше, если ты все же сразу нам позвонишь, – посоветовала я секретарше на прощание.
Глава 20
Сева Богун жил с родителями в одном из домов, некогда построенных для сотрудников академического института. Три пятиэтажки с квартирами улучшенной планировки стояли в тихом месте, на набережной, в окружении тенистого сквера, так называемый «Академгородок». Публика здесь проживала почтенная: академики, профессора, доктора и кандидаты наук.
С годами процентное отношение между «академиками» – так называли всех, кто был причастен к большой науке – и «неакадемиками» изменилось не пользу первых! Все объяснялось просто: слишком уж место было хорошее, чтобы на него не нашлось желающих. Сначала «академиков» начали теснить торговые работники, затем настал час предпринимателей, бизнесменов и банкиров, сумевших взобраться на гребень волны и нажить хороший капитал. Наконец пришел черед высокопоставленных чиновников, депутатов и прочих.
Нам повезло: дверь в подъезд, оснащенная кодовым замком, открылась перед нами как раз в тот момент, когда мы подходили к крыльцу.
Из подъезда сначала выкатилась коляска с орущим младенцем, следом за ней появилась мамаша, молодая женщина, сама почти ребенок, с институтским учебником под мышкой.
– Не закрывайте, пожалуйста! – в два голоса завопили мы.
Девушка придержала дверь. Внимательно посмотрев на нас, она спросила:
– Вы к кому?
Что ж, она права: спрашивать надо. Сейчас по городу в поисках легкой наживы столько жулья шляется.
– Мы в тридцать вторую квартиру.
У молодой мамы брови удивленно изогнулись.
– А к кому вы?
– Мы хотели бы поговорить с родителями Всеволода Богуна. Вы их знаете?
– Я живу в тридцать третьей квартире, – сообщила она. – Вот горе-то в семье. Как Севка мог так с матерью поступить? – запричитала она, фамильярно называя покойника Севкой, и, чтобы нам стало понятно, что ей дает такое право, пояснила: – Пятнадцать лет я живу с ними через стенку. С Раисой Самойловной я хорошо знакома, несмотря на ее возраст, мы, можно сказать, подруги. А муж ее, Севин отец, умер лет пять назад или больше.
– А не знаете, Раиса Самойловна сейчас дома?
– Вам лучше ее на улице подождать. Она пошла в аптеку за лекарством, обещала и Димочке пустышек купить. Зубки режутся, соски хватает на день-два, не больше, – молодая мать испытывала дефицит общения и потому тарахтела, не умолкая.
Она бы с радостью с нами поболтала еще, пока не придет Раиса Самойловна, но малец вновь заорал. Пришлось экстренно спускать со ступенек коляску.
– Сейчас-сейчас, маленький. Димочка хочет баиньки. Сейчас Димочка будет спаточки. Женщины, вы мне не поможете? – попросила она.
Мы помогли снести коляску с крыльца на дорожку. Молодая мамаша благодарно нам кивнула и затрясла коляску по тротуару.
Проводив Димочку с мамой, мы сели на лавочку перед подъездом. Через десять минут с улицы во двор вошла женщина. По виду ей было лет около шестидесяти, возможно, чуть больше или меньше. Одета она была в строгий темно-серый шерстяной костюм, лацкан которого украшала массивная брошь. Волосы с благородной проседью были собраны в хвост и перевязаны черной креповой лентой. Женщина носила траур.
Я легонько толкнула Алину в бок и тихо прошептала:
– Наверное, это и есть мать Богуна.
Раиса Самойловна шла тяжело, то и дело останавливалась, чтобы восстановить сбившееся дыхание. Поравнявшись с лавочкой, она поставила на нее сумку и присела рядом с нами. Потом глазами поискала мамашу с младенцем и, когда та ее заметила, помахала рукой.
– Вы Раиса Самойловна Богун? – спросила я, на сто процентов уверенная в том, что перед нами именно она и никто другой.
– Да, – Раиса Самойловна отпрянула назад, чтобы со своей старческой дальнозоркостью обозреть меня и Алину. Это ей не удалось, она полезла в сумку за очками и, водрузив их на нос, спросила: – Мы разве знакомы?
Я покачала головой:
– Нет, вы нас не знаете.
– Тогда позвольте узнать, чем могу быть вам полезна?
– Мы пришли с вами поговорить о вашем сыне, Всеволоде. Для нас очень важен этот разговор.
Лицо Раисы Самойловны исказилось от боли. После смерти сына прошло совсем мало времени, и женщина утопала в своем горе.
– О Севе? – дрожащими губами она произнесла имя сына.
– Да, мы хотим знать как можно больше о нем и о его последних днях, – призналась Алина.
– А кто вы? Может быть, представитесь?
На этот раз Алина изменила своей привычке приписывать себе чужие должности, сказала как есть, обьяснила, где и как познакомилась с Всеволодом.
– Я знала Севу несколько месяцев. Он представлялся мне очень вдумчивым, рассудительным человеком. У меня в голове не укладывается, как он мог наложить на себя руки. А в свете последних событий – вам ведь сказали, что погиб наш учитель и еще один член группы? – я вообще не верю, что это было самоубийство. А поскольку я тоже активно занималась йогой, то хочу во всем разобраться. Получается, что над всеми, кто занимался в этой группе, нависла смертельная опасность. Раиса Самойловна, прошу вас, помогите нам.
– Чем же я могу вам помочь? Боюсь, я вас разочарую, но Сева уже предпринимал попытку суицида задолго до того, как начал заниматься йогой. У него была тонкая ранимая душа, он все близко принимал к сердцу. Наверное, мы, родители, что-то упустили в его воспитании. Хотели уберечь от грязи, а вышло так, что оградили его от жизни. Нельзя этого было делать. Жизнь надо воспринимать со всеми плюсами и минусами. Хотели как лучше… – Раиса Самойловна тяжело вздохнула и начала рассказывать: – Севу я родила в сорок лет. Как-то до сорока у меня жизнь не складывалась. Первый муж пил. Развелась и долгое время жила одна. Когда я познакомилась с Аркадием Семеновичем, ему было под пятьдесят. Как раз на юбилей я и родила ему сына. Так что Сева – поздний ребенок, очень поздний. В детстве он был слабеньким и болезненным – врожденный порок сердца, аллергия почти на все продукты, рахит. Зимой из квартиры мы практически не выходили, постоянно какая-то зараза цеплялась. Переболели всеми инфекционными болезнями: корью, свинкой, коклюшем. Зато читать он начал в четыре года. Папа наш – профессор – заведовал в университете кафедрой философии. Библиотека огромная. Сева вырос среди книг. В шесть лет он осилил программу третьего класса. В семь лет мы отдали его сразу в четвертый класс. Лучше бы этого не делали. Это только взрослых умиляют вундеркинды, а у детей свой мир, жестокий, в котором все решает сила, а не ум. Был бы Сева хитрее, наверное, он бы смог прижиться в классе. И даже стать вожаком. Но он был прямолинейным, без лукавства. Не хотел и не мог подлизываться. Если у него просили списать домашнее задание, он отвечал прямо: «Будет лучше, если ты решишь задачу сам. В твоих интересах развивать мозги». Так и говорил. За это его не любили, потешались и даже били. Сева часто приходил домой с синяками. Дать сдачу великовозрастным лбам, как вы понимаете, он не мог. Пожаловаться – гордость не позволяла. Неудивительно, что в школу он ходить не любил. На улице с дворовыми мальчишками ему было неинтересно. Оставалось одно – книги. В четырнадцать лет Сева с золотой медалью окончил школу. Перед ним не стоял вопрос: куда идти дальше? Пошел по стопам отца – поступил в университет, на факультет философии. Поступил сам, без чьей либо помощи. Аркадий Семенович в то время уже не заведовал кафедрой, был на пенсии, часто болел. Экзаменаторы даже не догадывались, что перед ними профессорский сын. Дело в том, что у меня и мужа разные фамилии. Сева был записан на мою фамилию – Богун. Всеволод Богун. Конечно, Сева мог взять фамилию отца, Ромашов, но не захотел, боялся, что преподаватели из уважения к отцу будут делать ему поблажки. Глупый наивный мальчик, – Раиса Самойловна смахнула со щеки слезу. – Студенческие годы также не принесли ему радости. Вы помните себя в студенческие годы? – Мы с Алиной кивнули. – Это круговорот вечеринок, посиделки в общежитии, КВН, череда влюбленностей, побег с лекций. Время, о котором мы потом вспоминаем всю жизнь.
