– Нет, я думаю, это ты не хотел признавать ее своей! – также тихо сказала Кристина.
Милен наблюдал за этой тихой сценкой нежности, и в его душе просыпалась жгучая зависть, граничащая с лютой ненавистью. «Никто, никогда не смотрел на меня с такой любовью! – подумал он, – Интересно, а станет ли она смотреть так на меня…. если ей заплатить побольше?! Ведь она абсолютно бедна!»
Нежно поцеловав Кристину, Арсен встал.
– Радость моя, разреши тебе представить моих друзей, – немного напыщенно от сознания невероятной гордости за то, что обладает бесценным сокровищем, подтверждение чему он ясно видел в горящих от зависти глазах друзей. Андрей со всей своей юношеской непосредственностью смотрел на Кристину так, что, казалось, из его расплывшегося в блаженной улыбке рта вот-вот потекут слюнки; он даже нетерпеливо облизнулся, словно кот, смотрящий на заветную, недоступную ему, сметану.
В глазах Милена, галантно представляющегося Кристине, Арсений увидел затаившуюся зависть. Но за собственным чувством счастья Арсен не заметил скрывшуюся за завистью ненависть, притаившуюся в глазах Милена. Не увидел. Не сумел подметить и насторожиться. Он был слишком счастлив, чтобы заметить, распознать, предотвратить зарождение коварной возлюбленной Милена, миледи Жестокости.
Познакомившись, они продолжили незатейливую беседу. Андрей продолжил прерванный приходом Кристины рассказ о своих увлекательных путешествиях.
– Я не мешаю? – тихонько спросила Кристина Арсения, – Ты на меня не сердишься?
– Ну что ты, – тихо прошептал на ушко Кристины Арсен, – Ты никогда не должна так думать! Я не посмел бы сердиться на тебя, и ты никогда не смогла бы мне помешать, я слишком сильно тебя люблю!
Милен непрерывно следил за каждым жестом, каждым взглядом, словом и оброненной улыбкой Кристины и Арсения. Он следил за ними непрерывно, ни на секунду не спуская с них глаз. Его злой взгляд преследовал их во время беседы и обеда, состоявшегося после; а когда Милен увидел Викторию – очаровательное маленькое создание, которое со всей детской нежной преданностью восхищенно ловила каждое слово сестры и Арсения, его ярости не было предела, он даже испугался, что задохнется своей ненавистью. Лишь пожелав спокойной ночи после изнурительно для него дня и, тщательно спланировав коварный план мести за свои страдания, Милен, лежа в своей одинокой постели, представлял искаженные страданием красивые лица.
С первого момента, как он впервые увидел Арсения, Милен восхищался и ненавидел его. То великое, невероятно живучее, ничем неистребимое чувство, приносившее ему, Милену, почти физическую острую душевную боль, преследовало его неотступно повсюду, где бы он не был. Оно граничило с безумием и затихало лишь тогда, когда Арсения не было рядом так долго, что его лицо стиралось из памяти, и он становился ревностно хранимым в душе призраком.
Арсен в глазах Милена всегда был слишком везучим, слишком удачливым, слишком умным… и слишком красивым, с дьявольской притягательностью. Арсению все давалось легко. Обладая восхитительной памятью, Арсен схватывал все на лету и заслуживал любовь и уважение учителей. Милену же учеба давалась с великим трудом, удерживая его долгие мучительные часы за зубрением истин, которых он никак не мог понять. И тут, как всегда жизнерадостный разгоряченный Арсен врывался в его убогую келью, словно луч злорадного зимнего солнца, который все освещал вокруг окрашивая в притворное золото своим светом, но не согревал, не дарил тепло, а леденил душу, и весело оповещал:
– Ну вот, трудяга, пока ты тут корпишь над книжками, «враг разбит и наказан»! И он принимался весело рассказывать, кого «отшлепал» в этот раз. Речь Арсения была красивой и быстрой, а звонкий мальчишеский голос плавно превращался в мягкий и бархатный голос, не заставляя его краснеть, когда твой собственный голос «давал петуха», выставляя тебя на посмешище. А потом Арсен подсаживался к столу и, перефразировав научные истины простыми, легко понятными словами, объяснял Милену за короткое мгновение то, над чем он сидел долгими часами. Арсен был великолепен во всем и всегда. Он на радость монахам мог простаивать на коленях в часовне целые сутки, и ему это не было в тягость, а доставляло особое удовольствие. Он не страдал от этого, как Милен, у которого от долгого стояния на коленях на ледянных плитах часовни, безумно ломили потом колени. От природы болезненный юноша, глубоко переживал, стыдился, и страдал свою болезненность. Он переносил свои физические и душевные страдания молча, ни с кем не делясь. Боясь опозориться, и предстать перед гругими послушниками и монахами, в плохом свете – как слобак, и плаксивый нытик. Но, казалось, никому, обсолютно никому, и не было дело, до всех его переживаний и болезненных стенаний. И Арсению, хоть он и грелся в тени его славы, считаясь его близким другом, было это интересно меньше всего! Он просто не замечал ничего, что не касалось его самого.
«Я так люблю эту священную тишину!» – с легкой бравадой объяснял Арсен, пытающемуся понять его, Милену.
А Милен пытался, очень пытался его понять. Скопировать. И перенять все его привычки, в страстном желании походить на своё божество. Но, во всем, чего он касался, сквозило неподражаемое первенство, полубожественность. И у Милена, как ему казалось, никогда не было шансов сравниться с ним…
Но и у Арсения был один изъян, который доставлял Милену жгучую радость. Арсен не выносил боли. И в тех редких случаях, когда нежная кожа Арсения подвергалась наказанию плеткой, он жестоко мучился от боли. Боль повергала его в смятение, захватывала и подолгу держала в своих жарких объятиях, заставляя метаться в постели и жалко стонать. В такие дни Арсен становился трепетно безвольным, доверчивым. И Милен ликовал, упиваясь своей властью; он просиживал возле постели больного Арсения, ухаживая, ловя каждый вздох, каждый стон. Он обнимал Арсения и нянчил на своих руках, успокаивая вереницей ласковых слов, с нежностью утирая слезы боли и отчаяния. Но, выздоровев, Арсен с неблагодарной легкостью каждый раз ветрено забывал, насколько сильно Милен необходим ему.
Закончив обучение и расставшись с Арсением, Милен вернулся домой, в Россию, которая встретила его холодом и белоснежным покрывалом, покрывшим землю. Но на Родине его ждала не только зима, но и девушка, обрученная с ним еще в младенчестве и мечтающая поскорее стать княгиней Озимской, приложив к браку увесистое состояние купеческих родителей. Сделка, вскоре по приезду, удачно состоялась. Купцы получили княжеский титул, князья – купеческие деньги, а что хотели молодые, никого особо не волновало. А они мечтали о совершенно разных вещах: Милен хотел вернуться в Англию и, разыскав Арсения, гостившего там в то время, быть всегда при нем. Его не беспокоила, как бы это называлось – преданный пес, раб или верный друг, главное, быть с ним рядом любой ценой. Но жена Милена хотела не только его титул, но и его самого, целиком и полностью, она что считала, что имела право. Их «нежные» отношения кончились тем, что, выполнив свой супружеский княжеский долг, обеспечив род наследником, Милен практически сбежал, зарекаясь никогда не возвращаться. Приехав в Англию, Милен нашел друзей, у которых гостил Арсений. Но Арсен уже отправился в путешествие дальше, в лишь ему ведомые дали. Милен с самозабвенным рвением отыскал след Арсения и следовал за ним по пятам. Пока, наконец, не настиг. Арсен был рад встрече. Но чем больше проходило времени, тем чаще его отношение к Милену становилось холодно безразличным. Желая вернуть привязанность Арсения, Милен устраивал многочисленные пьяные пирушки и дуэли. Он надеялся на то, что Арсен, пронзенный чьей-нибудь шпагой, вновь окажется беспомощным, в его власти. Но Арсен был слишком великолепен во всем, и с торжествующей легкостью «накалывал» на свою шпагу посягнувших на его персону наглецов. Милену казалось, что только дьяволу в человеческом обличии подвластно пронзить неуловимого Арсения. И он нашел этого дьявола, Милену это стоило невероятных трудов. Но торжество триумфа, бросившего поверженного Арсения в его объятия с лихвой оплатило эти старания.
