Арсен забылся тревожным сном, прильнув щекой к ее руке, вот уже вторую неделю он проводил дни, и ночи возле постели Кристины. Она не приходила в себя, была ни мертва, ни жива, она тихонько таяла, угасая день ото дня. Арсен угасал вместе с ней, он почти ничего не ел и вскоре стал похож на призрачную тень с потухшими, безжизненно-грустными глазами, «прикованный» к постели возлюбленной.
Иногда он вставал и, слоняясь по пустому притихшему замку, вслушивался в его тишину, надеясь уловить чутким слухом ее звонкий смех, как бывало прежде. Он шел, невесомый от горя, выходил из замка, ноги сами вели его к мраморной плите с именем Милена. Он садился, а скорее падал на землю у могилы друга – врага и часами тихонько плакал, то моля не забирать любимую с собой, то, браня покойного на чем свет стоит, чтобы отпустил ее, не мучил!.. Потом он вставал и возвращался к ней. К жалкой, прозрачной фигурке, растворившейся в простынях.
Лишь одна мысль доставляла ему немного света – Виктория! Она не видит этого!
В то злосчастное утро он отправил девочку на попечение Андрею на лето, к своей тете. Там ее ни за что не обидят! – Он знал это точно и был спокоен за нее.
О своей тетке, сестре отца, Арсен узнал только, когда уже вернулся из своего кругосветного путешествия и то только благодаря Андрею. Узнав, что у него есть брат, Андрей, тогда еще совсем мальчишка, сбежал от души в нем не чаявшей матери и разыскал своего кузена Арсения. Арсен вначале отказывался верить в существование родственников. Но потом привязался к этому избалованному несносному мальчишке, и к его доброй матери, своей тетке. Но он никогда не пользовался их добротой и по старинке держался в сторонке, особняком, как привык и как провел почти всю свою жизнь. Но сейчас он был искренне рад их существованию.
Тело Кристины уже давно сбросило с себя следы жестокости, зажило, и вновь стало таким же прекрасным, как прежде, только очень худеньким и хрупким. Неделя проходила за неделей, а она все оставалась такой же тихой, безразличной. Болезнь прошла, и жар оставил ее тело, но она все никак не хотела просыпаться. Арсен не терял надежды. Он все также проводил дни и ночи рядом с ней. Он читал ей, пел, рассказывал и пересказывал всю свою жизнь, с того момента, как он помнил ее и до их встречи. Он надеялся, что она, всегда такая чуткая, услышав о его злоключениях, очнется и, приласкав, успокоит. Но она все молчала, оставаясь непроницаемой. Лето подходило к концу, скоро должна была вернуться Виктория, и Арсен уже не знал, что можно еще сделать, как дозваться, докричаться до ее сознания. Он приводил к ней Шерхана. Заваливал всю комнату цветами. Порой он дурачился, будто она могла открыть глаза и звонко рассмеяться, как прежде. Но она оставалась все такой же молчаливой. Хотя доктор говорил что он не в коме, пока еще, просто спит, и не хочет просыпаться. В отчаянии Арсен, обняв ее хрупкое тело, безутешно рыдал на ее груди, всхлипывая совсем по-детски и ему было наплевать, что притихшие служанки где-то жалостливо затихли, растерянно смотря на своего господина. Однажды, вконец разозлившись на ее жестокое нежелание просыпаться, он схватил ее хрупкое тело за плечи и хорошенько встряхнул ее.
– Просыпайся! Ответь же мне, наконец! Я люблю тебя! Как ты можешь быть такой жестокой, и так долго мучить меня своим молчанием?! – в отчаянии, истошно кричал Арсен, – Я не могу так больше, слышишь, не могу! – его речь прервалась рыданиями, успокоившись, он решительно встал, – Я знаю, что мне нужно делать!
Он понял, нужно что то делать, иначе он сойдет с ума, он уже бьётся в истериках. И кристина, если не вывести ее из оцепенения, впадет в кому, так сказал врач. И тогда может пролежать в коме годы, и умереть, так и не очнувшись.
Что то нужно было срочно применить, что то грандиозное…
Арсен вскочил и поспешно вышел.
– Бедный, бедный граф! – тихо перешептывались служанки, – Он, наверное, сошел с ума!..
Арсен прыжками на бегу преодолел лестницу.
– Галина! – властно позвал он.
– Я здесь, Ваше сиятельство! – тут же появилась, словно по волшебству, вездесущая служанка, но Арсен уже давно привык к ее молниеносно-неожиданным появлениям и давно уже перестал удивляться им, принимая это как должное.
– Принеси мне плащ. Скажи Виктору оседлать Быстрого для меня, и Гнедова для себя и собраться в дорогу. Только живо! Живо! Живо! – нетерпеливо подгонял он бросившуюся исполнять поручения Галину.
Накинув принесенный плащ, Арсен вышел во двор.
– К отъезду все готово, Ваше сиятельство, – вышел ему навстречу Виктор, ведя под уздцы запряженных коней.
– Галина, замок остается, как всегда, на тебя. Я не знаю, когда вернусь, но к моему приезду подготовь гостевые комнаты и праздничный обед.
Арсен вскочил на коня и, пришпорив, умчался с такой скоростью, что Виктор еле поспевал за ним.
Спустя три дня, Арсен вернулся с такой же сумбурной поспешностью, как и уехал. Он привез с собой целый картеж веселых, крикливых господ. Среди которых был и священник, пропахший ладаном, с большущим саквояжем и двумя застенчивыми служками. У шумных господ было столько сундуков, что опешившая Галина подумала, что столько одежды вполне хватило бы на год, даже если каждый день им вздумается надевать новые платья. Но ее изумлению не было предела, когда Арсен распорядился внести большую часть этих сундуков в гардеробную барышня Кристины и малышки Тори.
– А этот, – указал Арсен на расписанный золотом, большой сундук, – в комнату Кристины.
– Как скажете, Ваше сиятельство. Только ведь она все также лежит, почти мертвая и скорей всего, уже не увидит этого… – с грустью возразила Галина.
– Не смей! Слышишь, никогда не смей говорить так, Галина! – с болью в голосе, рассерженно приказал Арсен.
– Это говорю не я, Ваше сиятельство, это говорит врач. Еще немного и она умрет от истощения, так и не придя в себя…
– Замолчи! Я не желаю ничего слушать. Иди и займись лучше своими делами. Я запрещаю говорить о смерти под крышей моего дома! И если я хоть раз еще услышу это от тебя или от кого бы то ни было, я сурово накажу вас! Ты хорошо меня поняла, Галина?!
– Да, Ваше сиятельство, – испугано вжав голову в плечи, пролепетала Галина, уже успевшая позабыть за счастливый спокойный год, как страшен и жесткосердечен бывает граф в гневе. А сейчас его синие глаза горели от гнева, словно синее пламя, а в уголках губ появилась до боли знакомая жестокая складка. И не было никого теперь, кто мог его удержать от гнева.
– Иди! И передай это всем – каждый, кто заикнется об этом, будет жестоко наказан!
Арсен резко развернулся и, оставив верную Галину в страхе, суровым быстрым шагом отправился к своей любимой спящей красавице. Он понимал, что Галина сказала правду, от того так невыносимо больно щемило сердце. По осунувшимся щекам Арсения струились безутешные слезы, которых он отчаянно не желал замечать, утирая жестким кулаком.
Войдя в комнату, он бросился к ее постели, он отбросил одеяло и с трепетной осторожностью взял ее легкое невесомое тело на руки, прижав к себе, словно спящего ребенка.
