— Моего супруга скорее позабавило то, что Миша оказался его сыном. Он смеялся и твердил, что давно не слышал ничего приятнее. Дескать, моя мать все ж таки расплатилась с ним сполна.
— Но тогда…
Александра, наконец, подняла на Зельдина огромные глаза, в которых вновь плескался ужас, пережитый ею тогда.
— Я сама не знаю, как решилась на это, но я… Я потребовала развода… Сказала, что не останусь в его доме и дня. Жить с ним дальше? Это было бы хуже инцеста, омерзительней скотоложства. Я скорее готова была умереть, чем оставить все как есть. Если бы по злосчастью Миша не оказался тогда в саду под окном, муж убил бы меня. И слава Богу! Потому что тогда он, именно он сидел бы сейчас на скамье подсудимых, а я бы не испытала того унижения, через которое вы провели меня и моего брата только что!
— Не вижу, что в этой драме может унизить вас, Александра Павловна. Или Мишу… Я закончил, господа судьи, уважаемые присяжные заседатели.
Коронный судья поднялся со своего места, остальные участники процесса тоже зашевелились, словно просыпаясь. По залу прошелестел ветерок негромких переговоров — присутствующие обменивались впечатлениями от услышанной истории.
— Объявляется перерыв в слушаниях до завтрашнего утра. Я думаю, всем нам стоит хорошенько обдумать то, что мы только что узнали. Следующий день должен стать решающим, господа — мы заслушаем заключительные речи обвинения и защиты, а потом, после того, как подсудимый тоже получит возможность высказаться, вам, господа присяжные заседатели, предстоит вынести свой вердикт. Не сомневаюсь, что он будет взвешенным.
* * *
Александра шла из зала, почти ничего не видя перед собой. Поддержка Николая Станиславовича была более чем символической — он сам чувствовал себя потрясенным не менее. Еще бы! Узнать подобное о своем брате и выяснить, что у тебя есть родной племянник, который находится под судом за убийство… И кого?!
— Пойдемте, я провожу вас домой.
Александра вздрогнула и, резко развернувшись, с облегчением уткнулась лицом в грудь Ивана. Наконец-то слезы нашли выход и неостановимым потоком хлынули из глаз. Она рыдала, сминая пальцами лацканы его пиджака, враз промочив теплой соленой влагой рубашку.
— Николай, прошу тебя, позаботься об экипаже.
— Да, да, конечно…
— Простите меня, Иван Димитриевич, — всхлипывая и заикаясь, шептала молодая женщина. — Я оскорбила вас совершенно незаслуженно, а потом не находила решимости извиниться…
— Я не обиделся, Александра Павловна, и ждал только, когда вы позволите мне сказать вам об этом. Хотя… По правде сказать, мне было больно.
— Простите, простите меня.
— Ну, успокойтесь, не надо больше слез.
— Мне кажется, я не плакала столько даже в детстве, а уж в последние годы и совсем…
— О Боже, неужели вы сейчас собираетесь излить на меня все, что вам удалось скопить за это время?! Я вымокну до нитки! — Иван с притворным ужасом округлил глаз, нежно снимая с ее щеки очередную по-детски крупную слезу.
— Простите меня, — Александра начала судорожно нащупывать в ридикюле носовой платок.
— Иван, — подошел запыхавшийся Николай, — извозчик ждет. Александра Павловна, позвольте проводить вас.
Он предложил руку, и графиня оперлась на нее, бросив на Чемесова быстрый взгляд, значение которого он не понял. Уже устроившись на сиденье экипажа, Александра улыбнулась и сказала:
— Иван Димитриевич, может быть, зайдете к нам выпить чаю?
— Не стоит. Завтра важный день. Вам нужно набраться сил, Александра Павловна. И мужества.
— Но я все равно буду метаться по дому, не находя себе покоя и все думать, думать… Пожалуйста, Иван Димитриевич.
— Уговорили! Только тогда давайте не поедем в этот ваш семейный склеп, уж прости меня Николай.
— Да ладно! Вези, куда знаешь!
Иван легко вскочил в пролетку и назвал кучеру адрес. Александра вскинула на него удивленный взгляд.
— Вы ведь еще не видели их дочурку, а потом — кто, кроме Родионовых, с радостью встретит незваных гостей?
— Но удобно ли это? — всполошился Орлов. — Я ведь не представлен…
— А ведь Николай Станиславович тоже может знать хозяев, не так ли господин Чемесов? — шаловливая улыбка вдруг хитрой лисичкой скользнула на губы графини. — Вряд ли он ничего не слышал о том, как студент юридического факультета Московского университета Иван Чемесов, претендуя на внимание милой дамы и выпив немножко больше, чем ему следовало, побил некоего молодого и нахального студента-медика Юрия Родионова…
Иван глянул на Александру с притворным возмущением, а Николай, откинувшись на спинку сиденья, мечтательно вздохнул.
— Я даже помню, как ее звали — Агата! Она была дочерью немецкого профессора, который приехал в Москву прочитать курс лекций, и мы все тогда словно рехнулись, скопом ухаживая за ней. Ты, Чемесов, не знаешь, какова ее судьба?
— Три месяца назад она родила тому самому нахальному студенту-медику третьего ребенка — девочку. И теперь мы все едем взглянуть на нее, а заодно укоротить болтливый язык папочке этого милого создания! — Иван погрозил Александре пальцем.
Она рассмеялась, чувствуя, как страх, до сих пор державший ее сердце в ледяных клещах, отпускает свою жертву…
Малышка оказалась прелестной. Александра, бережно прижимая ее к груди, не могла оторвать глаз от крохотного личика. Только что покушавшая девочка заснула у нее на руках, и теперь она не решалась шелохнуться, чтобы не потревожить ее сон. Чемесов, со странным стеснением в груди смотревший на них, отвел, наконец, глаза и повернулся к Николаю Орлову.
— Что станешь делать после окончания процесса?
— Буду бороться за Мишу до конца. Пройду все инстанции, но добьюсь досрочного освобождения или амнистии!
— Погоди, даст бог, обойдется без этого.
— Да… Что за ужасная история! У меня до сих пор мурашки по коже. И Михаил и Александра заслужили, чтобы теперь их жизнь пошла совсем иначе! Им довелось пережить слишком многое. Как бы ни закончился процесс, я намерен увезти Александру Павловну в свое поместье под Воронеж. Ей необходимо пожить в тишине и покое, окруженной заботой и теплом. В деревне ей будет лучше, чем в этой вашей сумасшедшей Москве, и уж наверняка приятнее, чем в нашем «семейном склепе», как ты недавно назвал особняк. От него, и правда, мороз по коже!
— Да… Так, вне всякого сомнения, будет лучше.
Чемесов отвернулся и оставался в молчаливой задумчивости до конца вечера.
Утро следующего дня для всех них началось одинаково. С замиранием сердца они ожидали обвинительную речь прокурора.
На этот раз Горчаковин, который в деле Лафара потратил на свое заключительное выступление большую часть судебного дня, был более чем краток — ему не надо было убеждать присяжных в чем бы то ни было. Поэтому он лишь указал на тяжесть совершенного деяния и отметил в качестве смягчающего обстоятельства то, что обвиняемый сам сознался в своем преступлении.
