— В связи со всем вышеизложенным предлагаю признать его виновным в совершении убийства. Приговор ваш, господа присяжные, в тех пределах обвинения, какие я установил в своей речи, несомненно будет справедлив. Вы можете признать смягчающие обстоятельства, но не оставите подсудимого без наказания, которого одинаково требуют как его совесть, заставившая юношу ввергнуть себя в руки правосудия, так и совесть общественная, представителями которой являетесь вы на суде.
Следующим выступал Зельдин.
— Господа присяжные заседатели! Я так же, как и господин прокурор, не стану злоупотреблять вашим вниманием. Вчера мною было сказано достаточно. Сегодня же я позволю себе лишь немного остановиться на высказанных обвинением подозрениях в адрес моего подзащитного, касающихся корыстных мотивов его поступка. Мне они кажутся беспочвенными, хотя бы потому, что любая корысть предполагает умысел, сопряженный с некоей подготовкой преступления. А можно ли назвать подготовленным убийство, совершенное в умопомрачении, из пистолета, который куплен только что, а его новый хозяин даже не подумал удостовериться, заряжен ли он? Опять же, следуя преступной логике, если убийство совершено по умыслу, из корыстных убеждений, что должен был подумать преступник, услышав, что человек, которого он собирается убить, приходится ему родным отцом? Замечу, если он решил убить заранее, то мыслит он четко и вполне логично, а не впадает в шок и, значит, способен быстро просчитать собственную выгоду. Сразу становится ясно, что после полученного знания убийство теряет какой-либо смысл. Наоборот, наследодатель, наверняка, уже распорядившийся своими деньгами и уж точно не в пользу описанного мною алчного убийцы, нужен ему живым, чтобы попытаться убедить его изменить свое завещание! Что же происходит на самом деле? Граф Орлов, который мог бы озолотить своего единственного сына, будь тот тем расчетливым типом, образ коего мы пытались представить себе только что, падает с простреленной грудью! Чистая случайность, что пистолет оказался заряжен и все-таки выстрелил! Чистая случайность, что Павел Румянцев — страстный охотник, учил своего сына стрелять, а он оказался столь же увлечен этими уроками, как и любимый отец, и со временем стал блестящим стрелком. Настолько, что даже потрясение не помешало ему попасть негодяю прямо в сердце, хотя позиция его была более чем неудачной — на цыпочках у полузакрытой шторой форточки, в двух шагах от улицы, по которой, несмотря на поздний час, еще ходили люди… Но оставим все эти досужие рассуждения. Теперь я хочу задать несколько вопросов, которые обращал сначала к самому себе, а теперь предлагаю вам, уважаемые господа присяжные заседатели. Ответив на них, вы ответите и на главный вопрос. Нет, речь не пойдет о вине или невиновности юного Михаила Румянцева перед судом божьим. Это не моя юрисдикция.
Зельдин развел руками. Послышались сдержанные смешки. Адвокат бросил в зал быстрый пронзительный взгляд и вновь обернулся к присяжным.
— Я прошу каждого из вас ответить лишь: виновен ли Михаил Румянцев перед обществом, от имени которого мы и призваны осудить или оправдать его? И, если виновен, то каким должно быть наказание? Прошу вас, взгляните на него и ответьте себе — опасен он для каждого из нас? Приняв предложенную господином прокурором форму обвинения, мы приговорим этого мальчика к заключению в крепость или же к каторжным работам… Тем самым подтвердив, что он опасен, и нам, чтобы оберечь себя, следует изолировать Михаила Румянцева от «нормальных», не опасных людей. Например, таких, каким был покойный граф Василий Станиславович Орлов. О! Этот господин был образцовым членом общества, его никто и никогда и не подумал бы отдать под суд. Осудили бы его за изнасилование, если бы Ирина Румянцева решилась открыться? Я не уверен в этом! Зато тот факт, что имя этой женщины было бы навсегда опозорено, у меня не вызывает никаких сомнений. Как говорят в таких случаях? Он обесчестил ее. Ее! Не потерял свою честь, совершив отвратительный животный поступок! Нет! Априори чести лишается женщина. И посмотрите, что мы имеем в результате. Вместо того, чтобы испытывать праведное и совершенно обоснованное презрение к негодяю, его вдова сгорает от стыда, что кто-то узнает о том, как он изнасиловал ее мать, а потом много лет мучил и избивал ее и, как выясняется теперь, собственного сына. Что скажет молва? Бил — значит, было за что! Кто станет вмешиваться во внутрисемейные дела? Кто посмеет посягнуть на святое — одобренную вековой традицией всевластность мужа, старшего в семье мужчины?! Но, похоже, я отвлекся… Итак, необходимо ли нам изолировать Мишу Румянцева? Поднимется ли когда-нибудь его рука для нового убийства? Тюрьма ему нужна или же доброта, чувство безопасности, покой, нормальная семья, любовь? Виновен ли мальчик в том, что его собственный отец, которого он упорно и с отвращением отказывается принять до такой степени, что одно время всерьез собирался перерезать себе вены, оказался, да простится мне резкость выражений, редкостной дрянью?
Александра почувствовала дурноту и с ужасом взглянула на брата, который тут же отвел глаза в сторону.
— Отцы говорят про своих сыновей — плоть от плоти, кровь от крови моей. Так вот юноша стремился выпустить из себя эту кровь, чтобы избавиться от «кровной» связи со своим ненавистным мучителем. Да, Михаил Румянцев виноват, но можем ли мы осудить его? В юридических кругах ходит анекдот, многим известный. Суть его в том, что адвокат в заключительной речи оправдывает подзащитного, ссылаясь на то, что убитый де сам был виновен в том, что его убили. Так вот что вам теперь скажу я — мне не смешно!
Зельдин опустился на свое место и демонстративно сложил в стопку тома дела, тем самым демонстрируя, что для него оно закончено.
— Спасибо, мэтр, — после некоторой паузы произнес коронный судья. — Господин Румянцев, теперь я предоставляю возможность выступить вам.
Юноша неловко встал, постоял, не смея оторвать глаза от пола, потом быстро обвел зал взглядом, исполненным такого отчаяния и страха, что от него становилось физически больно, и произнес:
— Я готов ко всему, что вы решите в отношении меня. Простите, но я не могу…
Юноша рухнул обратно на скамью.
— Вы закончили, господин Румянцев?
Миша в ответ лишь затряс головой.
— Что ж, господа присяжные заседатели! Вручая вашему старшине опросный лист, я обязан по закону изложить вам, во-первых, существенные обстоятельства дела, подлежащего вашему рассмотрению, во-вторых, законы, относящиеся к определению свойства того преступления, в котором обвиняется подсудимый, и, наконец, в-третьих, общие юридические основания к суждению о силе смягчающих обстоятельств, могущих повлиять на принятие вами решения. Сущность настоящего дела состоит в следующем…
Плужников принялся кратко и четко излагать то, что произошло в ночь убийства, а затем и последующие события, которые выявило следствие. Это заняло достаточно времени, чтобы Миша немного пришел в себя и поднял голову, послав Александре взгляд, который и ободрял, и извинялся одновременно.
— Переходя за сим к обозначению признаков, коими определяется преступление, совершенное подсудимым, я должен пояснить, что убийство как таковое может быть учинено или с обдуманным заранее умыслом, или же без оного. Само собой разумеется, что обдуманное убийство почитается более преступным того, которое совершилось без предварительного умысла. Наконец, обдуманное убийство может быть сделано с целью воспользоваться чужой собственностью, и в этом роде убийства закон видит наиболее преступное деяние со стороны обвиняемого. Теперь я перехожу к смягчающим обстоятельствам, каковые могут повлиять на окончательный вердикт. К таким я отношу факт добровольной явки подсудимого с повинной, его юный возраст и, наконец, отмечавшуюся ранее впечатлительность и психическую неуравновешенность юноши. Господа присяжные заседатели! Все сказанное мной не должно иметь в ваших глазах характера непреложных положений, это не более как предостережение от увлечения к обвинению подсудимого или к оправданию его по чувствам снисхождения. Приговор вы должны вынести по внутреннему убеждению, основанному на всестороннем обсуждении дела. Готовы ли вы теперь удалиться, чтобы вынести свой вердикт?
