— Я от него ушла, — она сделала паузу, вдруг испугавшись, что "часы истины" могут с ней не согласиться, но они промолчали. Она продолжила, стараясь сделать голос максимально холодным и отстраненным: — Я предлагала ему поехать со мной, много раз предлагала, он отказался — его проблема. Я ему ничего не должна, пусть выкручивается своими силами, он не ребенок.
"Дзынь."
— Сколько ему?
— Двадцать один.
— И вы не уверены, что он не ребенок? — иронично констатировал министр, Вера с досадой поджала губы:
— В моем мире в семнадцать заканчивают школу, он студент, и будет им еще долго, это значит, что он полностью зависит от родителей, для меня это ребенок.
— Я в двадцать один уголовные дела расследовал и врагов короны на виселицу отправлял, меня уже полстолицы ненавидело.
— Я тоже в двадцать один была уважаемым ценным специалистом, но не все такие, как мы, и это абсолютно нормально. В моем мире многие до тридцати живут с родителями, в этом нет ничего плохого, когда растет продолжительность жизни, увеличивается и детство, это логично.
— Хватит пытаться себя убедить, что встречаться с ребенком — это нормально, — фыркнул министр. Вера с досадой поджала губы, помолчала и буркнула:
— Я тоже не старуха, мы подходили друг другу.
— Но вы и не ребенок. Вы достигли определенного уровня навыков в шитье и кулинарном мастерстве, юные девушки так не умеют. Вы уверенно двигаетесь, как будто давно живете в этом теле и оно давно не меняется, у вас твердая рука, вы пишете идеально отточенными линиями, это мастерство, которое требует опыта.
— Работа у меня такая.
— На работе вы тоже успели подняться до хоть и маленького, но все же начальника.
— Это молодая область производства, она сформировалась буквально недавно, там в принципе нет старых специалистов.
— Не убедили.
Она показала язык и он рассмеялся, вздохнул:
— Ладно, я не буду допытываться, если вам неловко говорить о возрасте, но просто признайте — вы завели себе не мужчину, а игрушку, вроде маленькой собачки.
— А давайте мы просто оставим эту тему и не будем к ней возвращаться? Я просила рассказать что-то хорошее, а в итоге разговор свернул к тому, что я старуха.
Он рассмеялся, она тоже улыбнулась, попробовала чай и сказала:
— Все, можно пить. Я буду просто держать, а вы сами наклоняйте, — она взяла чашку двумя руками, мягко придерживая снизу, он чуть наклонил, сделал глоток и сам выровнял, она спросила: — Удобно?
— Отлично. Док меня постоянно обливает.
Она фыркнула и рассмеялась, поставила чашку и спросила:
— Пироженку?
— Это все мне?
— А вы осилите все?
— Я осилю гораздо больше. Но чую, скоро мне из-за вас придется либо тренироваться трижды в день, либо брать утяжеленное оружие, что гораздо вероятнее. Вам меня не жалко?
— Ни капли, — рассмеялась Вера, — каждый человек — хозяин своей жизни, выбирайте, что для вас приоритетнее, я вам насильно ничего в рот заталкивать не буду.
Он медленно глубоко вдохнул, тихо рассмеялся, с иронией и ностальгией вздохнул:
— Придется топор со стены снимать. Говорил мне отец — учись владеть тяжелым оружием, а я отмахивался, говорил — зачем вообще придумали эти огромные неуклюжие топоры? Ты же им пока один раз замахнешься, я успею мечом два раза ударить, кругом тебя обежать и по носу щелкнуть! А он обзывал меня стрекозлом летучим, и говорил, что бегать по стенам нечестно.
Вера кожей чувствовала, как он улыбается, нежилась в этом тепле как в одеяле, молчала. Министр со скрипом оперся на стол и неохотно сказал, все еще улыбаясь:
— Вера… я должен сказать вам кое-что. Вообще я давно должен был это сказать, и даже собирался, но каждый раз что-то мешало.
Поскрипывал стол, шелестела ткань, тихо пощелкивала, остывая, духовка, на улице шуршал ветер, пауза затягивалась.
— Это что-то страшное? — шутливо улыбнулась Вера.
— Ну… как посмотреть. Для вас, наверное, нет. А в моем мире — да.
Пауза опять затянулась, Вера устала ждать и пожала плечами:
— Может вы, пока собираетесь с силами, пироженко попробуете?
Он прыснул и рассмеялся, нервно, но с облегчением, кивнул:
— Давайте, — она нащупала крайнюю ложку и протянула ему, отложила на блюдо, взяла себе следующую и сунула в рот.
— И как вам? Чего добавить? Двейн сказал, надо больше соли.
— Не надо, он все любит соленое. Нормально. Я бы сахара добавил.
Она улыбнулась и встала, подавая ему чашку, села, взяла свою. Неуютная пауза опять повисла в воздухе, она спросила:
— Прямо настолько страшно? Мне казалось, все самое ужасное я уже знаю.
— Не все, — нервно улыбнулся министр, пошелестел, ругнулся и встал.
— Что такое?
— Да ничего особенного, — его шаги прошлись к ведру, вернулись обратно, — куски от меня отваливаются, хорошо, что вы этого не видите.
— Заживает?
— Да, корку случайно смахнул. Все, уже выбросил. Представим, что этого не было.
Вера улыбнулась, слушая, как он садится за стол, шутливо шмыгнула носом и вздохнула:
— Знаете, что я люблю больше, чем кофе и шоколад?
— Что?
— Обдирать корки.
Он рассмеялся, шутливо изобразил укоризну:
— Фу, Вера! Гадость же.
— Ничего не гадость, медитативное занятие, включает в мозгах программу обновления.
— Не надейтесь.
— Ну чуть-чуть?
— Забудьте, это ужасно, я даже не знаю, это неприличнее или отвратительнее.
— Чего? Тел отважных лейкоцитов?
Он мрачно засопел, она рассмеялась, он наконец смущенно с досадой сказал:
— Я правда надеялся, что до этого не дойдет.
— Ладно, все. Еще пироженку?
— Давайте. И чай.
Она протянула ему следующую ложку, подала чай, села и задумалась, как бы из него выковырять новую страшную тайну.
— Вы уже собрались с силами?
Он тихо рассмеялся, пошуршал рукавами, с досадой буркнул:
— Нет. Вроде бы ничего сложного, но…
— Начните издалека. Знаете, как это делают — "один мой друг…"
Министр рассмеялся, Вера скорчила рожицу, разводя руками:
— Ну да, самый палевный способ, а что делать? Можете сказку рассказать. Типа "однажды давным-давно, жил в некотором царстве один министр. И было у него…"
— …в жизни столько вранья, что он погрязал в нем все глубже, и уже не знал, как выбираться. Когда я понял, что лично вам, с точки зрения морали вашего мира, будет, скорее всего, все равно, уже прошло слишком много времени… Черт. Пойду я в ванную, смою эту гадость.
