Ей стало легче.
— Его высочество подарил нам золото, — сообщил Харвис, когда они с Эвглин разместились в самом обычном экипаже и двинулись в сторону студенческого городка: там для четы ванн Рейн уже приготовили новый дом. — Вполне разумно, я считаю.
— У нас тоже дарят деньги, — проговорила Эвглин. Харвис некоторое время пристально рассматривал ее, а затем с глубоким искренним чувством промолвил:
— Ты обворожительна, Эвглин. Я не знал, что так бывает.
Эвглин смущенно отвела взгляд. Ей очень редко делали комплименты, и она никогда не могла сообразить, как правильно на них реагировать. Среди ее знакомых девушек были те, кто умел и сострить в ответ, и поблагодарить поклонника, показав себя в выгодном свете, но Эвглин не принадлежала к их числу.
— Спасибо, — негромко откликнулась она и робко призналась: — Мне не по себе во всем этом. Правда не по себе.
Харвис провел по воздуху плавным движением, и шпильки с мелодичным серебряным звоном высыпались на пол экипажа. Косы упали на плечи Эвглин и растеклись рыжими прядями. Жемчужная нить скользнула по шее и свернулась на сиденье тонкой белой змейкой.
— Спасибо, — выдохнула Эвглин и механически дотронулась до распущенных волос. — Так легче.
— Да и мне так больше нравится, — улыбнулся Харвис и, выглянув в окно, произнес: — А вот и наш дом.
Экипаж неторопливо двигался по дорожке среди одинаковых белых особняков, окруженных пышными фруктовыми садами. Эвглин не увидела никого из здешних обитателей, но чувствовала, что за возвращением ванн Рейна в академию следят десятки любопытных глаз. Это было удивительное и страшное событие, о котором будут рассказывать несколько недель, всячески его приукрашивая и запугивая слушателей.
— Потом люди будут рассказывать друг другу о том, как я вернулся из изгнания сразу на высокую должность, — произнес Харвис так, словно отвечал на незаданный вопрос.
— Читаешь мои мысли? — спросила Эвглин. Колдун только плечами пожал.
— Тут нечего читать, я подумал о том же, что и ты, — ответил он.
Экипаж остановился у дверей последнего дома, и, спрыгнув в высокую мокрую траву, которую почему-то никто не додумался скосить, Эвглин глубоко вдохнула прохладный воздух, напитанный запахами цветов и дождя. Прямо за их домом начинался лес — он возвышался тяжелой темной стеной, но Эвглин не испугалась, а обрадовалась. Наверняка там множество цветов, грибов и ягод — когда погода наладится, она первым делом отправится на прогулку.
— Я отпустил слуг, — сказал Харвис, когда они вошли в дом, и Эвглин услышала в его голосе далекую дрожь волнения. — До завтрашнего утра мы тут одни.
Его прикосновение было похоже на легкий разряд тока, и Эвглин вздрогнула всем телом. Харвис улыбнулся и вновь погладил Эвглин по лицу — осторожно, самыми кончиками пальцев, словно боялся спугнуть или сделать больно.
— Мы одни… — повторила она. Ладони Харвиса опустились на обнаженные плечи Эвглин, и он слегка коснулся губами ее губ. Не поцелуй — намек, от которого у Эвглин мягко поплыла голова. Захотелось стать открытой и покорной, раствориться в искушении и уже никогда и ничего не бояться.
Она понимала, что это неправильно. Понимала и не могла сопротивляться. Тело требовало своего, тело стремилось к теплу, ласке и неге.
— Наша спальня наверху, — шепнул Харвис ей на ухо.
Эвглин не помнила, как поднялась по лестнице, как вошла в нужные двери и избавилась от платья. Мир окутало туманное марево, которое развеялось тогда, когда Харвис снова поцеловал — но уже властно и уверенно, с напором человека, который берет себе свое. Эвглин окончательно опомнилась тогда, когда Харвис потянул вниз ее сорочку и уже знакомым осторожным движением пальцев прошелся по груди. Прикосновение губ к отвердевшим соскам было настолько томительным и сладким, что Эвглин не сдержала стона и покорной куклой обмякла в чужих руках. Комната медленно поплыла куда-то в сторону: Харвис опустил Эвглин на кровать и порывистым резким движением избавил ее от белья. Белоснежные панталоны из дорогого шелка, которые вчера так нахваливали продавщицы, улетели куда-то под кровать; Харвис погладил Эвглин по коленям, и она вздрогнула, пытаясь сжать ноги и понимая, что на самом деле хочет совсем другого.
— Что-то не так? — нахмурился Харвис. Эвглин дотронулась до его руки и едва слышно ответила:
— Я… у меня еще никого не было.
По губам Харвиса скользнула улыбка: он действительно был удивлен.
— Не бойся, — шепнул Харвис, и Эвглин послушно подалась ему навстречу. — Ничего не бойся.
Это была самая настоящая пытка. Эвглин не знала, что может почувствовать такое — нарастающую теплую тяжесть внизу живота, неукротимое стремление принять в себя другого человека, ощутить его в себе, двигаться с ним в едином ритме. Припухшие губы уже горели от поцелуев, воздуха не хватало, тело отзывалось на чужие прикосновения, и Эвглин казалось, что она сейчас умрет. Харвис легко надавил на ее колени, и она послушно раздвинула ноги, полностью раскрывшись перед колдуном.
— Умница… — негромко произнес Харвис, с мучительной неторопливостью скользя губами по внутренней стороне бедра. И, когда его язык прошелся по налившейся тяжестью бусинке клитора, а губы жадно смяли нежные складки плоти, Эвглин смогла только выгнуться и прошептать:
— Харвис…
Это было похоже на сон, долгий и сладкий, в котором была лишь нега, опаляющие бесстыдные прикосновения и желание, чтоб они не заканчивались. А потом тело содрогнулось под ударом сладкой судороги наслаждения, почти выбивающего дух — Эвглин бессильно обмякла на кровати и тотчас же почувствовала, как что-то толкнулось между ног. На мгновение стало больно и горячо, Эвглин дернулась в сторону, пытаясь освободиться, но Харвис крепко впился пальцами в ее бедра, не позволяя двигаться.
— Не бойся, — повторил он и улыбнулся. — Не бойся, уже все.
И Эвглин почувствовала, что незримая преграда между ними исчезла. Харвис вошел в нее и, помедлив некоторое время, начал двигаться. Эвглин впилась в его плечи и подалась навстречу, порывисто пытаясь принять в себя чужую плоть как можно глубже. Это был туман, помрачающий разум. Если сперва Харвис двигался медленно, почти нерешительно, то постепенно его движения стали резче и глубже — он почти вбивал Эвглин в скомканные мокрые простыни, задевая внутри нее особенную пылающую точку, от которой по всему телу разбегались волны тепла. Эвглин уже не сдерживала криков. Ей хотелось одного: чтоб это не прекращалось. Лишь бы это только не прекращалось.
Сейчас она любила Харвиса всем сердцем.
Волна удовольствия, почти сбросившая Эвглин в беспамятство, была тяжелой и сильной. Почти теряя сознание от наслаждения, Эвглин чувствовала, как Харвис сжимает ее бедра, и член внутри начинает пульсировать, выбрасывая обжигающее семя. Когда все закончилось, Харвис уткнулся горячим лбом в плечо Эвглин и произнес:
— Не верится. На самом деле не верится.
