— Странно, — вдруг призналась Брюн. — Тут очень шумно, и музыка, и люди, но мне впервые стало спокойно. Впервые за все время, — она с подозрением покосилась на Эрика и спросила: — Ваши штучки, да?
— Богом клянусь, я тут не при чем, — серьезно сказал Эрик. Официант поставил перед ними тарелки со смуглыми куриными бедрами, источавшими просто невероятный аромат, и Эрик продолжал: — Мы же договорились, что я буду предупреждать о начале эксперимента.
Брюн понимающе кивнула.
— Вы мне кажетесь хорошим человеком, — сказала она, задумчиво ковырнув курицу. — Вернее, вы и есть хороший человек, просто наше знакомство началось очень плохо.
Эрик только руками развел.
— Этого уже не исправить, Брюн. Как бы я ни хотел, я не исправлю. Но мы можем сделать так, чтоб дальше все было хорошо. Во всяком случае, попытаться.
Брюн посмотрела на него с такой тоской и такой надеждой, что Эрик испытал острое желание провалиться под землю. Юная девушка, почти ребенок, которую силой вырвали из родительского дома, чтоб надругаться и перекроить и душу, и тело — разумеется, ей и горько, и больно, и тоскливо, и все это не исчезнет вот так, вдруг.
— Вам нужно время, Брюн, — сказал Эрик. — Время, чтоб привыкнуть к новым обстоятельствам. Я прав?
Оркестр наконец-то закончил с уличными мотивами и заиграл Клауди — площадку для танцев сразу же стали заполнять пары побогаче и познатнее. Брюн смотрела, как кавалеры обнимают дам, и на ее лице появилось странное мечтательное выражение.
— Да, вы правы, — откликнулась она. — Я постараюсь…
«Что тут стараться, — подумал Эрик, — все пойдет своим чередом и со своей скоростью».
— Вот и прекрасно, — откликнулся он, должно быть, слишком энергично. — Давайте танцевать?
4.1
Мелодия была легкой, невесомой — она взлетала над столицей, и летний вечер становился сказочным, наполненным звонким очарованием. Когда они вышли на площадку для танцев, и Эрик опустил ладонь на спину Брюн, то девушка вздрогнула и на мгновение почувствовала тягучую робость, словно танцевала с кем-то в первый раз.
Ее рука в руке Эрика казалась крошечной, кукольной. Артефактор танцевал очень хорошо: в свое время отец не пожалел денег на то, чтоб его дочерей обучил танцам сам Флегьянти — теперь, кружась по площадке в объятиях Эрика, Брюн вспоминала своего учителя: он вел именно так — с уверенным контролем, который не подавлял, а направлял туда, куда нужно.
Брюн казалось, что ее туфельки не касаются земли. Ей вдруг стало хорошо и легко — настолько, что она едва не рассмеялась от счастья. И не было ни страшного проигрыша в карты, ни всего, что ей пришлось пережить в поместье Эверхартов, ни собственного недуга — был только танец, запах летних цветов, и чужие уверенные объятия, в которых было спокойно и надежно.
«Ты сошла с ума, — заявил внутренний голос. — Чары Белого Змея сделали из тебя покорную невольницу, которая и помыслить не смеет о сопротивлении, а ты и рада».
Брюн отмела эту мысль как неуместную и глупую. В конце концов, они договорились, что Эрик предупредит о начале эксперимента, а артефактор всегда держал слово, в этом Брюн уже успела убедиться. А потом музыка закончилась, последние ноты упорхнули к вечернему небу, и Брюн растерянно замерла — неужели сказка так быстро кончилась? Несколько мгновений они с Эриком стояли, не разрывая объятия, а потом артефактор негромко произнес:
— Спасибо.
Они вернулись за столик, и, опустившись в плетеное кресло, Брюн почувствовала себя на удивление свежо, словно только что выступила из прохладной озерной воды. Официант обновил их бокалы, и Эрик, задумчиво глядя в золотые блестки, парившие в вине, поинтересовался:
— За что тост? За танцы?
— Нет, — выдохнула Брюн и подняла свой бокал. — За свободу.
Эрик улыбнулся краем рта. Звякнул хрусталь, когда он поддержал тост.
— За свободу, — повторил он и, отпив глоток, заметил: — Вы прекрасно танцуете, Брюн. Учились у Флегьянти?
Брюн изумленно посмотрела на него. Неужели Эрик и мысли читать умеет?
— Да, — осторожно ответила она, не переставая поражаться такому совпадению. — А как вы догадались?
— Я тоже у него учился, — ответил Эрик. — Отец всеми силами ковал из нас джентльменов, Флегьянти прожил у нас два года. У него ведь своя, особая манера, вот и сейчас, когда мы танцевали, я ее уловил, — Эрик снял очки и вновь полез в карман сюртука за кусочком ткани для протирания стекол.
— Вот так совпадение! — рассмеялась Брюн. — Не думала, что у нас с вами есть что-то общее…
Она вдруг осеклась, словно наяву, увидев картинку: большой зал — тот самый, с батальными полотнами на стенах — неуклюжий юноша, который повторяет одну фигуру за другой, сбивается и едва не падает. Чуть поодаль, в тени, таилась сухонькая фигурка наставника, вооруженного длинной тонкой палочкой: Брюн откуда-то знает, что Флегьянти бьет неуклюжего юношу по ногам за ошибки, за леность, за невнимательность.
Брюн пронзило острой жалостью — настолько сильной, что она едва сдержала вскрик. Человек, сидевший рядом с ней, не был чудовищем: люди, окружавшие его, сделали все, чтоб он поверил в то, что является монстром. А Эрик всем сердцем любил брата, стремился достичь высот в избранном деле и пытался сохранить самого себя — хорошего человека, которому часто было плохо.
Кажется, Брюн все-таки всхлипнула — Эрик дотронулся до ее руки и встревоженно спросил:
— Что с вами, Брюн? Снова приступ?
Брюн уже успела убедиться, что не разбирается в людях — но сейчас она готова была поставить голову против медяка, что артефактор вполне искренне озадачен ее судьбой.
Будь иначе, стал бы он вступать в перепалку с министром?
— Нет, — промолвила Брюн. — Просто… вы не поймите меня превратно. Просто мне стало жаль вас. Ваш путь был очень длинным и очень темным…
Эрик посмотрел на нее так, что Брюн решила не благоразумно замолчать, а продолжать говорить:
— Это не та жалость, которая унижает, Эрик. Я понимаю, что вы вынесли. Вы сирота, ваш брат, которого вы любите… ну, таков, каков есть. Даже ваши артефакты его не исправили. Вы любите науку, но тут я попалась. Тоже неудача. Я уж не говорю про то, что Лютеция вас отвергла совершенно бессовестным образом, — Брюн стушевалась окончательно, поняв, что под влиянием неизвестного порыва нагородила такой ерунды, что ей будет стыдно за это до конца жизни. Всхлипнув, она уткнулась лицом в ладони — Брюн всегда так делала в детстве, если родители ловили ее за очередной проказой. Нет меня, я в домике.
Эрик осторожно отвел ее руки от лица, и Брюн увидела, что, вопреки ее ожиданиям, артефактор не зол, а просто встревожен.
— Снова видение, — сказал он. — Давайте поедем домой, Брюн, вам надо отдохнуть.
— Нет, не видение, — ответила Брюн, глядя ему в глаза и не понимая, почему ей так хочется плакать. — Я просто читала одну из ваших книг и нашла ее письмо.
