Беглец зарычал и принялся отчаянно выскребаться из-под Забродова. Он был силен, но драться, похоже, не умел совершенно, и бороться в партере тоже. Илларион еще раз дал ему по шее – уже без энтузиазма, просто для того, чтобы показать, кто является хозяином положения, – проверил затвор обреза и отбросил бесполезную разряженную железяку в сторону. После этого он поймал правую руку противника и аккуратно завернул ее за спину чуть ли не до затылка. Стрелок скорчился от боли, ткнулся лицом в сухие колючие ветки и тихонько заскулил, как больное животное.
– Точно, бешеный, – растерянно сказал Илларион.
Он встал, ухватил стрелка за воротник ватника, рывком поставил его на ноги и развернул лицом к себе. Разгоряченная физиономия парня действительно оказалась расцарапанной, глаза были безумно вытаращены и испуганно бегали из стороны в сторону, в жидкой бородке застрял лесной мусор – сухая хвоя, кусочки коры и даже серый осиновый листок. Кепка с него свалилась, и золотистые кудри рассыпались в полном беспорядке. «Добрый молодец, – подумал Илларион, разглядывая своего пленника. – Алеша Попович. Или, скорее, Иванушка-дурачок».
– Ну, – сказал он, – и что это за фокусы? Ты зачем в меня стрелял? Чего тебе надо? Кто тебя послал, говори!
Для убедительности он взял пленника за ворот ветхого ватника и основательно встряхнул. Это помогло лишь отчасти: пленник ничего не сказал, но разразился нечленораздельным мычанием и ожесточенно замотал головой.
– Будешь под дурачка косить – опять дам по шее, – пообещал Забродов. – Или ты правда дурачок?
Вместо ответа пленник плюнул в Иллариона. Плевался он еще хуже, чем стрелял, и плевок повис у него же не груди, примерно в том месте, где военные прикрепляют к кителю значок классности.
– Очень мило, – сказал Илларион. – Малоэффективно, зато весьма красноречиво. Интересно, чем же это я тебе так не занадобился? Не будешь говорить? Ну и черт с тобой. Тогда поехали в деревню, к участковому. Может, хоть он тебе объяснит, что в людей стрелять – занятие крайне нездоровое. Тоже мне, киллер выискался!
Пленник снова замычал, мотая головой, как одолеваемая слепнями лошадь, и принялся делать какие-то знаки руками. Илларион немного знал азбуку глухонемых, но это верчение пальцами и размахивание руками не имело с ней ничего общего, кроме, разве что, немыслимой скорости жестикуляции.
– Ты что, глухонемой? – спросил Забродов немного растерянно. Слышать о глухонемых киллерах ему до сих пор как-то не приходилось.
Пленник опять ожесточенно замотал головой, постучал себя по уху и выставил перед собой кулак с отставленным большим пальцем.
– Ага, – сказал Илларион. – Со слухом у нас, значит, все в порядке, а говорить мы не можем. Или не хотим. Ладно, пошли. Только бежать не вздумай. Догоню – накостыляю по-настоящему. Вот ведь дурак-то!
Он подобрал обрез, сунул его под мышку и махнул рукой в сторону дороги. Пленник послушно повернулся и зашагал через лес. Шел он уверенно, хотя и с большой неохотой – видно, знал этот лес как свои пять пальцев. Забродов шагал за ним по пятам, время от времени задумчиво почесывая затылок холодным стволом обреза и немелодично напевая:
«В заповедных и дремучих старых муромских лесах…» Настроение у него было далеко не самое радужное. Перспектива везти стрелка в милицию, объясняться там и, может быть, даже писать какие-то бесполезные заявления лежала у Забродова на душе тяжким камнем. А с другой стороны, что с ним еще делать? Убивать его вроде бы не за что, отпускать просто так – извините, непедагогично, да и противозаконно к тому же, а побить… Илларион покачал головой. Как следует намять этому партизану бока было бы, конечно, разумнее всего, да вот беда – рука не поднималась.
Более же всего Забродова угнетал тот факт, что данный инцидент лишний раз подтвердил старую истину: стать тенью для зла иногда бывает очень трудно, а иногда и вовсе невозможно.
* * *
– Что ж, очень недурно, – сказал гость и сделал плавный жест рукой, обведя ею широкое пространство двора.
В руке у него был стакан со скотчем, а другую руку он держал в кармане брюк. – Весьма, весьма недурно. Я бы сказал, со вкусом.
Голос у него был негромкий, спокойный, тон вполне доброжелательный, даже дружеский, и в то же время в голосе этом чувствовалась твердая уверенность в том, что любой собеседник услышит его, даже если он станет говорить шепотом. Демократичный наряд – легкая матерчатая куртка светло-серого цвета, простая шерстяная рубашка, кремовые брюки и мягкие замшевые туфли – сидел на нем с небрежной элегантностью, на левом запястье поблескивал золотом массивный «ролекс» – единственный предмет из золота, который Майкову удалось разглядеть на госте. В связи с этим у папы Мая возникло острое, почти непреодолимое желание наглухо застегнуть ворот собственной рубашки, в вырезе которого варварски сверкала «рыжуха» толщиной в палец, и убрать за спину унизанные тяжелыми золотыми «гайками» пятерни со следами тщательно сведенных татуировок.
Гость был худощав, чтобы не сказать худ, и лицо у него было под стать фигуре – сухое, гладко выбритое и какое-то твердое, будто высеченное из камня, но при этом не грубое.
Аккуратно зачесанные назад седые волосы открывали высокий и узкий лоб с глубокими залысинами, обесцвеченные возрастом глаза смотрели на Майкова спокойно и немного снисходительно, как будто гость видел папу Мая насквозь и то, что он видел, его нисколечко не интересовало.
Фамилия гостя была Букреев, и именно эта фамилия поначалу совершенно сбила папу Мая с толку. Когда он получал документы на участок и оформлял разрешение на строительство, чиновник, который выдавал ему бумаги, между делом обронил: «Повезло вам с местом. Будете жить бок о бок с самим Букреевым, там вас никто не побеспокоит». – «А кто такой Букреев?» – напрямик спросил Майков. Чиновник, похоже, очень удивился. «Букреева не знаете? – сказал он. – Странно. Мне показалось, что должны знать».
В словах чиновника папа Май усмотрел обидный намек на свое криминальное прошлое, но не стал связываться с конторской сволочью, а насчет этого самого Букреева решил, что он либо судья какой-нибудь, либо прокурор, либо большой чин с Петровки. Он навел справки через знакомых в суде и прокуратуре, но это ничего не дало. Загадка разрешилась совершенно случайно, и только тогда папа Май понял, какого свалял дурака. Его поиски не могли дать результатов по той простой причине, что он не там искал. Не там, не того и, понятное дело, не так…
В общем, как-то раз, случайно встретив в городе старого знакомого, вместе с которым в незапамятные времена промышлял гоп-стопом на транзитных шоссе Речи Посполитой, папа Май за бутылкой коньяка похвастался, что строит дом.
«А в соседях у тебя кто?» – без особого интереса спросил приятель. «Какой-то Букреев, – равнодушно сообщил папа Май. – Хрен его знает, кто такой. Какая-то шишка на ровном месте, что ли».
Приятель выкатил на него глаза с таким видом, словно папа Май сморозил какую-то чудовищную глупость. «Где, где, говоришь, у тебя участок? – спросил он. – Ну, Май, ты и сказанул! КАКОЙ-ТО Букреев! Какой-то, блин! Это ты какой-то, а Букреев – это Букреев. Да ты что, братан, Алфавита не знаешь?»
