– Надо же, – сказал Илларион, – какой переборчивый!
А почему он по «Москвичам» не стреляет? Или у вас тут все на джипах ездят?
– На джипах тут ездят только в одно место, – сказал участковый, – и стреляет он по джипам неспроста. За дело стреляет, понял? На его месте я бы тоже стрелял.
– Обидели?
– Не то слово. Приехали какие-то московские отморозки на джипе, собаку застрелили, отца его, старика, избили до полусмерти… Челюсть пополам, пять ребер сломали, а старику уже за семьдесят. Старые кости плохо срастаются. Считай, повезет, если выкарабкается. Берданка эта у него, у старика, испокон веку, дедовское ружьецо. Он их, чертей, пугать вздумал этой берданкой, так они ее у него отобрали и об угол…
– То-то я смотрю, что приклад не отпилен, а обломан, – сказал Илларион.
– Спасибо еще, что не о голову обломали. Макарыч показания дал, но толку от этих показаний как от козла молока.
Номер машины он, конечно, не запомнил, запомнил только, что московский. Я в Москву запрос послал, так они, суки, не поленились мне ответ прислать. Справку, блин, сколько по Москве и Московской области серебристых джипов зарегистрировано.
До хрена и больше, понял?
– Погоди, – сказал Илларион. – Так это, что ли, Куделина сын? Который в графском поместье обитает?
– Ну, а то чей же! Боюсь я, как бы у парня и в самом деле крыша не поехала. Макарыч этого не переживет. С-скоты…
Нет, главное, было бы, из-за чего человека уродовать! Из-за саженцев несчастных старика не пожалели, с-садоводы…
– Э, – сказал Илларион, – а дела-то поганые! Ситуация ясна. Так Куделин что же, в больнице?
– Ну а где ж ему быть? Был бы старик дома, разве бы он допустил, чтобы сын его на дороге безобразничал? Мститель неуловимый, красный партизан, мать его женщина! Так что зря ты, парень, сюда из самой Москвы пилил. Только бензин напрасно сжег.
– А ты откуда знаешь, что я к Макарычу ехал?
– А куда ж тебе еще ехать-то? К нему, брат, со всей страны едут. Знаменитейший садовод наш Макарыч! Профессора на поклон приезжали, академики. Но это раньше. А теперь все больше вот такие.., на джипах. Новая мода у них пошла: сады на своих виллах разводить. А у Макарыча такие саженцы, каких нигде не достанешь, ни за какие, понимаешь, деньги. И раздавал он их все больше даром. Приглянется ему человек – даст саженец, не понравится – извини-подвинься, вон бог, а вон порог.
– Да, – сказал Илларион, – при таких условиях неудивительно, что ему кости пересчитали. Мальчикам на джипах не понять, как можно от денег отказываться, когда тебе их прямо в руки пихают.
– А ты, небось, тоже за саженцами? – спросил участковый, закуривая.
– Я что, похож на садовода? Нет, я по другому вопросу.
Кстати, скажи, командир, это правда, что Куделин – потомок тех самых Куделиных, графов?
– Да брехня, конечно, – сказал участковый и выпустил дым через ноздри. – Смотри-ка, куда сплетня из наших краев докатилась! Садовника графского он потомок, а никакого не графа. Наследственный, понимаешь ли, садовод. Генетический.
– М-да, – сказал Илларион. – Тогда я, выходит, в полном дерьме. Я, понимаешь, книги собираю, и была у меня слабенькая надежда, что у Куделина вашего где-нибудь на чердаке сохранилось хоть что-нибудь из графской библиотеки…
– Коллекционер? – снова подобрался участковый. – Ты смотри у меня, не вздумай в поместье шарить. Номер твоей колымаги у меня записан, так что… В общем, смотри.
– Не доверяешь? – усмехнулся Илларион.
– Люди разные бывают, – сказал участковый. – Афган – это, брат, не гарантия. Сколько их после Афгана по тюрьмам да по лагерям сидит!
– Расслабься, – сказал Илларион, – никуда я не полезу и шарить нигде не стану. Может быть, потом, когда Макарыч твой оклемается, подъеду еще разок, расспрошу его. Чем черт не шутит! Могу и тебя с собой прихватить, чтоб ты не волновался.
– Да уж сделай милость, – сказал участковый. – Ну а с заявлением-то как же? Протокол будем составлять?
– Да какой к дьяволу протокол, – сказал Илларион, – какое заявление? Забудь, старлей.
Он встал. Участковый тоже поднялся и потушил в пепельнице сигарету.
– Насчет книг я у Макарыча сам спрошу, – неожиданно пообещал он. – Буду в районе, заскочу к нему в больницу и спрошу. Телефончик свой мне оставь, я звякну.
– Ну, спасибо, – сказал Илларион, беря ручку и записывая на так и не составленном до конца протоколе номера своих телефонов – и домашнего, и мобильного.
– Тебе спасибо, – сказал участковый. – За обрез, за Петьку, за протокол…
– Будь здоров, старлей, – сказал Илларион. – Присматривай за своим Петькой. Эти, которые в джипах, тоже не с пустыми руками ездят. Как бы он сдуру на пулю не наскочил.
– Присмотрю, – сказал участковый. – Будь здоров.
Илларион подошел к дверям и взялся за ручку.
– И за ту фляжку тоже спасибо, – сказал ему в спину участковый.
Илларион остановился и медленно повернул голову. Он не знал, что сказать и следует ли вообще что-нибудь говорить по этому поводу, и потому произнес первые слова, которые подвернулись на язык.
– А ты-то тут при чем?
– При том, – твердо ответил участковый. – Если бы не та фляжка, стал бы я с тобой разговаривать…
Забродов пожевал губами. Честно говоря, такие разговоры ему не нравились. Не умел он их вести, такие разговоры.
– Кстати, о фляжке, – вспомнил он. – Если не секрет, что у тебя в графине?
Участковый вынул пробку и заглянул в графин сначала правым глазом, потом левым.
– Уже ничего, – сказал он.
– Будь здоров, – повторил Забродов и вышел.
На крыльце он полной грудью вдохнул свежий, напоенный весенними ароматами воздух, прогоняя из легких затхлую кабинетную вонь. Вдоль улицы тянуло слабым теплым ветерком.
Пахло рыхлой землей, молодой зеленью, молоком – в общем, деревней. Навозом тоже попахивало, зато выхлопные газы в здешнем воздухе отсутствовали напрочь.
Возле крыльца, засунув руки в карманы, стоял давешний сержант. Он снова курил, глядя на Иллариона, как на фонарный столб, без тени любопытства. Где-то хрипло закукарекал петух, но тут же, спохватившись, умолк.
– Хорошо тут у вас, – сказал сержанту Илларион. – Тихо.
Сержант передвинул свое кепи со лба на затылок и длинно сплюнул в пыль.
– Хорошо в деревне летом, пристает говно к штибле там, – афористично ответил он и снова надвинул кепи на нос.
Кобура у него на боку была расстегнута, и из нее выглядывал краешек мятого носового платка в синюю клетку.
Илларион мысленно плюнул и пошел к машине.
