Поэтому заставить себя приехать к Сове Валерию было трудно. Он так сосредоточился на том, чтобы не струсить, не повернуть обратно с полпути, что не заметил, как проехал деревню из конца в конец. Только выскочив с разгона за околицу, он затормозил и оглянулся, полагая, что в задумчивости попросту проскочил дом с березой в палисаднике.
Деревня была невелика, всего в одну улицу, и улица эта просматривалась из конца в конец как на ладони. Знакомой березы нигде не было видно, зато примерно на том месте, где она, кажется, когда-то стояла, теперь возвышался недостроенный дом – добротный, кирпичный, очень просторный, хотя И не такой огромный и вычурный, как особняк того же Майкова. Это было просто жилье – удобное, просторное, рассчитанное, пожалуй, на две семьи. Приглядевшись, Валерий рассмотрел знакомые дощатые ворота в человеческий рост, знакомую скамейку перед ними, над которой была прибита невесть где украденная жестяная табличка с буквой "М" и стилизованным изображением джентльмена в котелке – сугубо для мужчин, значит, – а в сторонке, под разросшимися кустами сирени, ржавый остов трактора, а точнее, только раму от него. Из увиденного следовало, что отданная Лукьянову тысяча долларов, по крайней мере, не разорила семейство Совы.
«И то хлеб», – подумал Валерий, разворачивая велосипед и нерешительно подъезжая к строящемуся коттеджу. Редкие прохожие откровенно глазели на него, и он чувствовал, что выглядит действительно смешно в своей городской одежде, в очках, верхом на худом, как оголодавший комар, десятискоростном гоночном велосипеде посреди пыльной, изрытой глубокими колдобинами и колеями деревенской улицы.
Сова был тут как тут. Он окликнул Валерия сверху, с недостроенного фронтона своего коттеджа, и помахал мастерком. Он загорел и возмужал, а на его круглой обветренной физиономии теперь красовалась короткая, аккуратно подстриженная бородка – густая и жесткая, истинно мужская, даже, пожалуй, мужицкая, как, впрочем, и все в этом человеке.
Спустившись с верхотуры, Сова сразу же полез обниматься. Уклониться от объятий не удалось – во-первых, Валерий просто не успел увернуться, а во-вторых, это выглядело бы странно. Сова сдавил его своими огромными ручищами, обдав запахами извести, пыли, костра и здорового мужского пота, и гулко хлопнул ладонью по спине, едва не переломив Валерия пополам.
– Здорово, бродяга! – закричал он чуть ли не на всю улицу. – А я как раз на днях тебя вспоминал. Как там, думаю, наш архитектор? Покорил столицу-то?
Валерий вздохнул. Он попытался отставить велосипед в сторонку, но тот предательски вильнул колесом и с грохотом завалился на бок. Поднимать его Лукьянов не стал.
– Сова, – сказал он, протолкнув тутой комок в горле. – Слушай, Сова, а денег я тебе не привез.
– Да брось ты о деньгах! – воскликнул Сова. – Я же понимаю… Да у тебя еще сроку почти три недели, чего ты всполошился?
– Нет, Со… Нет, Андрюха, – с некоторым усилием припомнив имя своего кредитора, сказал Валерий. – Денег нет.
И, наверное, не будет. Ни через три недели, ни через тридцать три. Облажался я по полной программе. Делай со мной что хочешь.
Сова заметно помрачнел, полез в карман и вынул оттуда мятую пачку сигарет без фильтра. Он протянул пачку Лукьянову, и тот машинально взял сигарету, не зная, куда девать глаза. Сова выудил из просторных рабочих штанов разлохмаченный картонный коробок, чиркнул спичкой, дал прикурить Лукьянову и прикурил сам.
– Выходит, прав был мой батя, – сказал он после продолжительной паузы и вдруг фыркнул. – Только все равно он мне бутылку проспорил. Он со мной, понимаешь, об заклад побился, что я больше тебя не увижу – ни тебя, ни денег. Видишь, проиграл, старый хрен.
Валерий невольно огляделся по сторонам: не подкрадывается ли откуда-нибудь со спины «старый хрен» с суковатым поленом наперевес? Папахен у Совы был крутой, за словом в карман не лез, да и на расправу, судя по виду, был очень даже скор. Словом, встреча с Савельевым-старшим в планы Лукьянова не входила – раньше не входила, а уж теперь, когда выяснилось, что тот полностью в курсе истории с долгом, и подавно.
– Что делать думаешь? – с деланным безразличием спросил Сова.
Лукьянов стер ладонью прилипшие к нижней губе крошки табака. На ладони осталась коричневая полоска смолы, во рту появилась едкая горечь.
– Не знаю, – сказал он. – Помнишь, ты меня к себе звал? Если твое предложение еще в силе, я согласен отработать. Ты вот, я вижу, строишься. Может, тебе участок оборудовать как положено? Ну, там, альпийские горки, пруд с водопадом…
Он замолчал под удивленным взглядом Совы и смущенно отвел глаза.
– Если хочешь поработать в поле, – после паузы сказал Сова, – милости прошу. Сезона за три, за четыре, я думаю, ты свой долг покроешь. Это если жить нормально, не голодая.
А если немного поджаться да если с урожаем повезет, может, к осени и расквитаешься. В общем, я не против. Да и батя, думаю, возражать не станет. Поживешь пока у меня. Эх, жалко, денег нет! В колхозе трактор списали, а на нем еще пахать и пахать. Как раз тысячу просят. Председателю, понимаешь, приспичило компьютер в правлении поставить, чтобы, значит, не хуже, чем у людей. – А на бартер он не согласится? – с робкой надеждой спросил Лукьянов. Кажется, впереди забрезжил выход.
– Так, – сказал Сова. – Ну заходи, поговорим.
– Слушай, Андрюха, – поднимая с земли велосипед, как бы невзначай поинтересовался Лукьянов, – а твой гидрокостюм все еще у тебя?
Сова посмотрел на него с легким недоумением.
– Да, – медленно сказал он. – А что?
– Да так, – сказал Лукьянов, – ничего. Вспомнилось почему-то, как мы с тобой за раками ходили.
– А, – рассмеялся Сова, распахивая перед ним скрипучую калитку с железной щеколдой, – вон про что ты вспомнил! Сходим на раков,. Валера! И на раков, и на рыбу, и ушицу сварганим, и самогоночкой запьем… И на охоту сходим. Помнишь, как уток стреляли и ты из лодки выпал?
– Хороший ты мужик, Сова, – пробормотал Лукьянов, под взглядами всей деревни затаскивая в калитку бренчащий велосипед.
– Не бойся, не обижу, – поняв его как-то по-своему, весело сказал Сова.
«Ты-то меня не обидишь, – подумал Лукьянов, ожесточенно пыхтя волглой отечественной сигаретой. – А вот я тебя… Это, брат, большой вопрос, смогу ли я провернуть это дело так, чтобы тебя не обидеть. Большой вопрос. Большущий».
Глава шестая
Папа Май, обзаведясь собственным, вполне легальным и законным, как дыхание, бизнесом, волей-неволей остепенился, но считал полезным для себя поддерживать кое-какие из старых связей. Как известно, живя в государстве Российском, от сумы да от тюрьмы не зарекаются, и плох тот бизнесмен, который не может на должном уровне перетереть базар с реальными пацанами и не имеет знакомых в официальных кругах – в суде, в прокуратуре, в милиции. Папа Май такие связи имел; в частности, был у него один знакомый на Петровке, к услугам которого, слава богу, папе Маю приходилось прибегать все реже и реже. За последний год такого вообще не случалось ни разу – к обоюдному удовольствию, надо сказать. Папе Маю был очень приятен тот факт, что Петровка наконец-то перестала интересоваться его колоритной фигурой, а его знакомый оперсос, кажется, тоже не мог опомниться от радости: стукачество – вещь рискованная, и, если бы его замели за этим малопочтенным занятием, мало бы ему не показалось.
