Минут через десять возле мешавшего движению синего «мерседеса» остановился милицейский «форд». Дорожный инспектор с недовольным лицом постучал согнутым пальцем в стекло водительской дверцы, но водитель даже не повернул голову на стук. Тогда старшина открыл дверцу, просунул голову в салон, взял водителя за плечо и встряхнул. Голова Егорова медленно перекатилась по подголовнику, повернувшись к гаишнику лицом. Тот заглянул в пустые, широко открытые глаза, выпрямился, вернулся к своей машине и сказал напарнику:
– Готов. Вызывай «скорую» и эвакуатор.
Глава седьмая
Сумерки сгущались мучительно медленно, с доводящей до безумия неторопливостью. Над ухом звенели вышедшие на тропу войны комары – едва ли не первые в этом году, – от воды все ощутимее тянуло прохладой. Внизу журчал ручей, под невысоким песчаным обрывом, узкие листья ив тихонько шелестели под порывами легкого ветерка. Ветерок приносил откуда-то волны нестерпимого смрада – очевидно, в кустах над ручьем разлагался труп какого-то животного. Кошки, например, а может быть, и собаки. Скорее всего, собаки, притом довольно крупной. Не может так вонять одна несчастная дохлая кошка! Чему в ней вонять-то?..
Курить хотелось просто умопомрачительно – и чтобы отогнать комаров, и чтобы отбить вонь, и вообще… Короче, хотелось. Лукьянов привык относиться к своим желаниям бережно, с пониманием и очень не любил отказывать себе в мелких удовольствиях, но даже ему было понятно, что курить нельзя.
Днем его могли обнаружить по дыму, а ночью – по тлеющему в темноте огоньку сигареты. Шансы на это были невелики, но они все-таки были, и Валерий сдерживал себя из последних сил. Помнится, он читал в каком-то романе про войну, что очень много людей погибло именно из-за закуренной не вовремя сигареты. Что же это был за роман такой? Чей? Ремарка, кажется. Да, точно, Ремарка, а вот какой именно роман, Валерий запамятовал. В свое время он отдал дань увлечению творчеством этого немецкого писателя; его многословное нытье казалось Валерию, как и многим молодым, не умудренным жизненным опытом людям, средоточием житейской мудрости и образчиком единственно приемлемой в наше время философии: все вокруг – дерьмо и дрянь, так давайте выпьем и трахнемся, пока живы. Возможно, это был упрощенный подход; скорее всего, Ремарк имел в виду что-то другое, описывая жизнь своего «потерянного поколения», но Валеру Лукьянова в ту пору подобные тонкости не интересовали. Ему тогда было приятно примерять на себя маску свойственного героям Ремарка разочарования в жизни, нравилось рисовать вокруг себя горький романтический ореол – если не в жизни, то хотя бы в воображении. И лишь теперь до него начало понемногу доходить, что никаких ореолов вокруг себя создавать не нужно.
Ореол возникнет сам, когда ты пройдешь через ад и вернешься оттуда живым; и, к сожалению, когда это произойдет, тебя уже не будет интересовать, как ты выглядишь со стороны и что о тебе думают окружающие, особенно девушки. Плевать тебе будет и на девушек, и на ореолы, и вообще на все на свете – в точности, как одному из героев Ремарка. Получалось, что быть таким героем не очень-то приятно, но понял это Валера Лукьянов только после того, как в его жизни возникли настоящие, непридуманные трудности.
Он длинно, тоскливо вздохнул, вынул из кармана сигареты и понюхал пачку. От запаха табака закружилась голова. Лукьянов стиснул зубы и заставил себя вернуть пачку в карман, утешаясь мыслью, что, когда все закончится, он первым делом выкурит сигарету или даже целых две – можно подряд, а можно одновременно. Правда, до этого момента еще нужно было дожить. Браться за дело раньше трех часов ночи, пожалуй, не следует – черт их знает, во сколько они там засыпают. Проворачивать подобные дела лучше всего перед рассветом: во-первых, это время самого крепкого сна, а во-вторых, меньше риска свернуть себе шею в кромешной ночной темноте.
Валерий посмотрел на часы. Было только начало десятого, и он подумал, что зря, наверное, притащился сюда так рано.
Впрочем, добираться ему пришлось на попутках, а при таком способе передвижения лучше иметь солидный запас времени.
Да и кто бы рискнул посадить его к себе в машину на ночь глядя? И потом, ночью, впотьмах, он наверняка заблудился бы в лесу и плутал бы там до утра, а утром вышел бы не сюда, а на какую-нибудь подмосковную ферму…
За ручьем, в черных ивовых зарослях, смутно белел кирпичный забор усадьбы Майкова. Где-то там, за этим забором, обретался сейчас папа Май со своими архаровцами – пил виски, жрал ветчину с шоколадом, смотрел порнуху по видео и хихикал, наверное, в кулак, вспоминая лоха Валеру, которого ему удалось так легко и непринужденно кинуть на приличную сумму. Конечно, хихикал! На его месте любой бы хихикал. Чего ж не похихикать, когда и работа сделана, и денежки остались при тебе, и тот, кого ты кинул, не может тебе отомстить…
«Ну, это мы еще посмотрим, – подумал Лукьянов, – кто что может и кто чего не может. Жаль, но о деньгах, наверное, придется забыть. Зато хоть душу отведу…»
Тут ему снова подумалось, что дело он затеял не только опасное и скорее всего бесполезное, но и довольно нечистоплотное. Недаром же у него язык не повернулся рассказать Сове и его суровому папахену о своих планах. Вряд ли они одобрили бы его затею. Сова по старой дружбе мог бы и промолчать, но вот родитель его наверняка сказал бы Валерию пару ласковых, а то и попытался бы помешать. Роскоши ссориться с этим старым хрычом Валерий Лукьянов себе позволить не мог: в конце концов, именно старший Савельев давал ему кров и еду. Поэтому из дома Савельевых он ушел тихо, не прощаясь, и очень надеялся, что по возвращении ему не станут сильно надоедать ненужными вопросами. Если оно будет, это возвращение…
У него вдруг возникло почти непреодолимое желание махнуть рукой на свою детскую, в общем-то, месть, выбраться из этих вонючих кустов и, пока не поздно, вернуться к Сове.
По большому счету у Совы Валерию жилось хорошо, особенно после того, как удалось договориться с председателем местного колхоза об обмене ненужного Лукьянову компьютера на очень нужный Савельевым списанный МТЗ. После завершения этой, с позволения сказать, сделки долг Валерия перед Совой был торжественно объявлен полностью погашенным, в ознаменование чего было выпито неимоверное количество крепчайшего самогона, который Савельев-старший собственноручно гнал у себя в сарае в свободное от полевых работ время. Самогон был хорош, и закуска была хороша, и вообще, жить и работать в хозяйстве Савельевых оказалось неожиданно хорошо, спокойно и, главное, прибыльно. Отец Совы платил Валерию очень неплохо и обещал, если все будет нормально, вскорости прибавить жалованье; тратиться в деревне было особенно не на что, и у Лукьянова впервые в жизни появилась вполне реальная возможность поднакопить деньжат.
Но главное было даже не в этом. Только очутившись в деревне и выехав рано утром в поле за рулем старенького тарахтящего трактора, Валерий вдруг с полной и окончательной ясностью понял, как он устал от Москвы с ее шумом, гамом, бесконечной суетой, огромными расстояниями и странными, ни на что не похожими отношениями между людьми. Он как будто вернулся из далекого путешествия – даже не за семь морей, а, пожалуй, за семь планет. Здесь, в деревне, все было просто и понятно и не надо было подолгу ломать голову, чтобы понять, кто тебе друг, а кто – злейший враг. Работай побольше, пей поменьше, и все у тебя будет хорошо, и все ты со временем получишь – и деньги, и жилье, и машину, и уважение окружающих, и даже их зависть, если она так уж тебе необходима…
