Он поднялся на берег, положил ставшую бесполезной ножовку под куст, старательно завязал рюкзак, застегнул клапан и, держа рюкзак на весу, вернулся к трубе. На миг в его мозгу возникла жуткая картина: он выбирается из трубы по ту сторону забора, а там его поджидает этот чертов псих Хобот, держа наготове заряженный пистолет – тот самый, из которого он пристрелил собаку садовода Макарыча и едва не прикончил самого старика.
– Спокойно, – едва слышно пробормотал себе под нос Валерий, опустился на колени, пропихнул в трубу тяжелый рюкзак и стал протискиваться следом.
Здесь ему пришлось ползти, задевая плечами, локтями, затылком и вообще всем подряд шершавые мокрые стенки.
Он полз, отталкиваясь локтями и коленями, выплевывал то и дело попадавшую в рот воду, толкал перед собой рюкзак и думал о том, что ему следовало бы руки оборвать за то, что не установил здесь трубу большего диаметра. Впрочем, кто же мог знать, что ему придется пробираться на участок Майкова таким вот нетрадиционным способом?
Он хорошо знал, что подземная часть трубы – это каких-нибудь десять метров, но ему показалось, что он прополз добрый километр, прежде чем впереди снова послышался громкий плеск воды. Искусственный ручей, вытекая из пруда, весело струился по живописно обложенному валунами бетонному руслу и скрывался в черном жерле трубы, декорированном под естественную пещеру. Здесь, слава богу, никаких решеток не было, и Валерий беспрепятственно выбрался из темного тоннеля под усыпанное звездами ночное небо.
Пока он пилил, менял ножовочные полотна, снова пилил и ползал на брюхе по канализации, луна поднялась уже очень высоко и теперь светила, как прожектор, заливая двор ровным серебристым светом. Вообще, света во дворе было много – намного больше, чем хотелось бы Лукьянову. Он убедился в этом, встав на колени в воде и осторожно выглянув из-за прибрежного камня, как из-за бруствера.
Просторная, слегка всхолмленная лужайка была залита светом низких конических светильников, которые прятались в купках вечнозеленого кустарника или просто торчали из травы на коротких, по колено и ниже, разновысоких ножках.
Расположенный на противоположном конце огромного двора дом сиял огнями, разноцветные плиты подъездной дорожки были освещены едва ли не лучше, чем днем. У крыльца, блестя и переливаясь в свете фонарей, как елочное украшение, стоял серебристый джип Майкова. Возле джипа стояли двое.
Возле распахнутой водительской дверцы обретался, конечно же, Рыба – Валерий видел его круглый, коротко остриженный череп, – а второй, судя по габаритам, был Простатит.
Они о чем-то разговаривали; Валерий хорошо видел огоньки сигарет и голубоватые, красиво подсвеченные клубы дыма, лениво поднимавшиеся над их головами и медленно таявшие в ночном воздухе. Из открытой дверцы джипа доносилось пение Александра Розенбаума.
Несмотря на утепленный гидрокостюм, в воде было холодно. Валерий осторожно поставил в густую, еще ни разу не стриженную траву английского газона свой тяжелый намокший рюкзак, выбрался из ручья и распластался по земле. До охранников было почти сто метров, и его, естественно, никто не заметил. Это обстоятельство неожиданно вселило в Лукьянова уверенность в успехе. В самом деле, чего ему было бояться? На дворе площадью в гектар, охраняемом, самое большее, тремя недоумками с газовым оружием, имея за спиной надежный путь к отступлению, он мог чувствовать себя совершено спокойно. Если не разгуливать по лужайке во весь рост, его тут ни за что не заметят, что и требовалось доказать.
«И вообще, – подумал он, – какого черта я тут разыгрываю из себя диверсанта на вражеской военной базе? Ото обыкновенный дом с обыкновенным двором, и живут тут обыкновенные козлы, и сделать я собираюсь самую обыкновенную мелкую пакость, которая, надеюсь, будет иметь крупные последствия для нашего уважаемого Виктора Андреевича. Ох, как я на это надеюсь! Пускай бы ему как следует набили его наглую самоуверенную морду, ему бы это пошло на пользу».
Дверь дома распахнулась, на крыльце появился Майков, сказал что-то своим людям и сел в машину. Рыба забрался за руль, Простатит уселся рядом с ним, и Валерий видел, как автомобиль тяжело покачнулся и просел на рессорах, когда похожий на бегемота охранник взгромоздил на сиденье свою семипудовую тушу. Потом машина завелась, выбросив из выхлопной трубы облачко дыма, засверкала огнями и мягко покатилась в сторону ворот. Ворота открылись автоматически, из застекленной будки рядом с ними высунулся Хобот, помахал рукой и что-то прокричал. Потом ворота закрылись, и во дворе стало тихо, хотя свет повсюду горел по-прежнему.
«Правильно, – с горечью подумал Валерий, – чего стесняться в своем отечестве? Майкову не надо испуганно коситься на счетчик всякий раз, когда он включает лампочку над крыльцом. И потом, теми деньгами, что он у меня украл, можно очень долго оплачивать счета за электричество. Всю жизнь можно оплачивать. Суки! Ну, я вам устрою…»
Хобот некоторое время слонялся вокруг своей будки, дымя сигаретой и поддавая носком ботинка какие-то мелкие, невидимые издалека камешки, а потом, почесав затылок, махнул рукой и отправился в дом – надо полагать, смотреть футбол. Он был большой разгильдяй, этот Хобот, и при этом псих, каких мало. Попадись такому в руки – живым не уйдешь, забьет ногами до смерти. Но Валерий уже знал, что не попадется: Хобот, судя по всему, считал, что во дворе охранять нечего и что дом гарантирован от нападения уже одним фактом его, Хобота, присутствия в гостиной или, к примеру, на кухне. Точно, на кухне! Шарит, небось, по холодильнику, пользуясь отсутствием Майкова, французский коньяк ветчиной заедает…
Лукьянов сглотнул набежавшую слюну, встал, подхватил с травы рюкзак и, пригибаясь, перебежал от ручья к ближайшей группе колючих вечнозеленых кустов. Здесь он снова присел на корточки и посмотрел на дом. В одном из окон второго этажа Валерий увидел пляшущие цветные блики, которых раньше там не было. Так и есть, разгильдяй Хобот смотрел телевизор. Теперь можно было вообще не прятаться, но разогнуться и зашагать по двору в полный рост Валерий все-таки не рискнул.
Вскоре он уже был на пригорке, с которого в пруд низвергался построенный по его проекту и чуть ли не его руками водопад. А, пропади все пропадом! Здесь, во дворе, все было спланировано Валерием и построено под его непосредственным руководством. Этот красивый, ухоженный, со вкусом украшенный двор был персональным творением Валерия Лукьянова, его первым и пока единственным шедевром, за который он, как и многие гении в начале карьеры, не получил ничего, кроме угроз и унижений.
Присев за большим валуном, Валерий с усилием вытащил из горлышка бутыли притертую пробку. В нос ударила слабая, но хорошо различимая в напоенном ароматами цветения воздухе сероводородная вонь. Спохватившись, Лукьянов полез в рюкзак, достал толстые резиновые перчатки и натянул их на руки. Чего ему сейчас не хватало для полного счастья, так это облиться кислотой…
Он на минуту задумался, держа на весу тяжелую бутыль.
Все-таки деревья были не виноваты. Они отлично прижились, зацвели, и Валерий отчетливо различал исходивший от них тонкий цветочный аромат. Он кое-что понимал в садоводстве и отлично представлял себе, сколько труда было положено стариком Макарычем на то, чтобы вырастить эти необычные деревья. «Ну, тут уж ничего не попишешь, – подумал он. – Лес рубят – щепки летят. И потом, кто сказал, что людей за деревья убивать можно, а деревья за людей – нельзя? Эх, беда, беда… Сволочь Сова! Всего-то недельку я у него пожил, а уже начинаю рассуждать, как он. Скоро совсем христосиком деревенским заделаюсь, буду всем подряд щеку подставлять: давай, милый, не стесняйся, влепи как следует! Ты мне влепишь, а я тебе вторую щеку – будьте любезны… Только ручку не повредите, когда бить будете!»
