«Так и думала, – прикрыв глаза, с замиранием сердца подумала Аюна. – А Шерех – просто неотесанное бревно! Ну ничего, я ему еще припомню…»
– Кстати, скажи, моя госпожа, – не припомнишь ли, как звали накха, который пел, пока Шерех сдирал с него кожу?
Царевна вздрогнула и открыла глаза:
– Н-нет…
– Очень жаль.
– Почему? – спросила она, пораженная вопросом князя. – Зачем тебе его имя?
– Я бы назвал так моего следующего сына. Имя сильного врага – лучший оберег!
– Вот как? – протянула царевна. – А у тебя много сыновей?
– Да. И дочерей, – с гордостью отвечал Станимир.
– Гм… И жен?
– Как же иначе? Я вождь… Но ты не думай об этом, солнцеликая, – добавил он. – У нас говорят – не стоит мерзнуть на вчерашнем морозе…
Аюна кивнула с пониманием, хотя этакие новости не слишком ей понравились. Но конечно, у дикарского вождя должно быть много женщин. У ее бывшего нареченного, Ширама, тоже шесть жен, и ее это нисколько не беспокоило. «Дочери Солнца нет дела до босоногих лесовичек, – подумала она. – Есть они, и есть я! Станимир прав – здесь даже и думать не о чем».
* * *
В тот вечер ей преподнесли кожаный доспех. Аюна приняла его с некоторым изумлением. Потом сделала знак Суви, которая заученно открыла ларец с подарками, заготовленными для будущей накхской родни. Царевна достала оттуда золоченую застежку и протянула старейшине туричей. Тот расплылся в улыбке и тут же начал вплетать заколку для плаща в свою длинную седую бороду.
– Что он делает? – прошептала царевна, украдкой бросив вопрошающий взгляд на Станимира. – Он не знает, для чего застежки? Вон же у него на плаще костяная…
– Бороды для вендов священны, – пояснил вождь лютвягов. – Украшая бороду, старейшина показывает, насколько высоко ценит твое расположение.
– Скажи ему, что я благодарна за великолепный дар, – с должной вежливостью сказала Аюна, про себя подумав, что из всех даров, которые она получила в землях вендов, кожаный доспех – самый бесполезный.
Станимир принялся переводить слова Аюны старейшине. Прочие туричи тоже выглядели довольными, что гостье пришелся по нраву их подарок. Однако стоявший поблизости Шерех бросил на девушку взгляд, полный чего-то худшего, чем просто неприязнь.
– Почему Шерех так ненавидит меня? – спросила Аюна князя, когда они вышли из общинного дома в сухой холод ясной осенней ночи.
– Не тебя, – задумчиво ответил Станимир. – Он – из тех, чьи отцы погибли на священном холме. После гибели вождей в землях вендов началась смута. Их детям пришлось несладко… Нынешний глава туричей – дядя Шереха. Сам же он вышел из своего рода и присоединился к нам, лютвягам.
– Разве так можно?
– Это было очень непросто для него… – Станимир запнулся, будто прикидывая, что говорить, а что – нет. – Шереху пришлось пройти суровые испытания, чтобы стать угодным Медейне.
– Кому?
– Богине, которая правит лютвягами.
Аюна приготовилась слушать про богиню, но ее собеседник не прибавил больше ни слова.
* * *
Служанки Аюны хлопотали вокруг постели, стараясь придать незатейливой лежанке вид, достойный дочери Солнца. Тем временем царевна, позвав Суви, вышла из жарко натопленной избы на крыльцо. Поплотнее запахнувшись в подаренный ей прежде плащ на куньих шкурках, она подняла глаза к небу, усеянному великим множеством ярких звезд. Казалось, Исварха щедро разбросал по всему пространству горсти мерцающего скатного жемчуга.
Где-то невдалеке послышался переливчатый звон струн, и низкий мужской голос начал выводить слова торжественной песни.
Аюна прислушалась, затаив дыхание. Конечно, сказитель вел свое повествование на здешнем наречии, но Аюне казалось, что ей многое понятно без слов. Грозные, воинственные видения проносились перед ней, против воли горяча ей кровь и заставляя сердце колотиться чаще. «Какая жалость, что я не знаю языка вендов, – впервые подумала она. – Надо будет непременно его выучить! Надеюсь, Станимир поможет мне в этом…»
Голос гусляра, вначале негромкий и будто задумчивый, понемногу окреп, а затем к нему присоединились десятки иных, среди которых царевна узнала красивый голос Станимира.
«А меня не пригласили! – решила было обидеться она. – Видно, Станимир считает меня малым дитятей, раз отправил спать! Или я недостойна присутствовать на этом увеселении?»
Царевна повернулась к Суви:
– Ступай погляди, что там. И найди князя. Скажи ему – я тоже хочу послушать гусляра.
– Как прикажешь, солнцеликая.
Девушка скользнула с крыльца. Вскоре она вернулась – да не одна, а с толмачом Власко.
– Тебя прислал Станимир? – горделиво вскинув голову, спросила Аюна.
– Нет, царевна, – покачал головой венд. – Хорошо, что я заметил Суви, когда она подбиралась к воинскому кругу. Женщине там делать нечего. А чужачке и подавно.
– Вот как? – Аюна, нахмурившись, кивнула. – Ну хорошо. Скажи, Власко, о чем поется в этих песнях, если даже мне туда не следует ходить?
Толмач чуть замешкался с ответом.
– Это песни о былых временах. О том, как мужали наши воины. Как много они пережили, прежде чем победить врагов и обрести славу…
– Что же в них тайного? – удивилась Аюна.
– Песни о кровавых битвах – не для женских ушей, – уклончиво ответил Власко. – Полагаю, вам обеим лучше вернуться в избу, а мне – в круг.
Он поклонился и отступил в темноту.
Искры костров летели в звездное небо. Только отзвучала песня, а Шерех уже вновь начал перебирать струны. Лютвяги и туричи, узнавая наигрыш, приветствовали его одобрительными возгласами.
Станимир встал со своего места. Он собирался навестить царевну и пожелать ей добрых снов. Но, остановившись, невольно заслушался, вспоминая недавнее прошлое – страшное и славное…
Нам досталась от пращуров гордая стать,
И отвага, и доблесть, и сила
Стоя жить! А пора подойдет умирать —
Без упрека шагнуть за могилу!
Так велось с незапамятно темных времен,
Что преданьям лишь ведомы древним,
Но однажды великий и горестный стон
Полетел от деревни к деревне.
Увели нас в оковах от милых границ
В чужеземные хмурые дали,
Перед Солнечным троном простертые ниц,
Мы жестокой судьбы ожидали.
Мы послушно клялись именами богов,
В беспредельности сущих над нами,
Признавать беспощадных вчерашних врагов
Свыше данными нам господами.
Мы в плену постигали науку войны,
Тайны лука и ратного строя,
Лишь нечастые вести с родной стороны
Заставляли яриться порою.
Ликовала Аратта на буйных пирах,
Торжествуя во власти и силе,
Ну а наши поля только пепел и прах
Без отцов и мужей приносили.
Наши семьи косила беда за бедой,
Так и стерлось бы имя лютвяга,
Но задумал вернуться наш князь молодой
И постылую сбросил присягу!
Пусть в пределах Аратты послышится плач!
Пусть прольются сыновние слезы!
Ведь семьей дорожит даже лютый палач,
Нашим женщинам резавший косы!
Так покрепче обнимем дождавшихся жен,
Чтоб качались в домах колыбели,
Чтоб наследники славных и страшных времен
Нашу память однажды воспели!
* * *
