Могикане уже, по-видимому, стали брать верх в споре, как вдруг разведчик встал и, преодолев апатию, заговорил со всем искусством туземного красноречия. Он указывал на путь солнца, поднимая руку столько раз, сколько дней необходимо для выполнения его плана. Потом он обрисовал длинный, тяжелый путь среди гор и рек. Старость и слабость спавшего, ничего не подозревавшего Мунро были изображены знаками, слишком понятными, для того чтобы ошибиться в их значении. Дункан заметил, что и о нем говорилось: разведчик протянул ладонь и произнес имя «Щедрая Рука» — прозвище, данное Дункану всеми дружескими племенами за его щедрость. Потом последовало изображение легких движений лодки в противовес заплетающимся шагам усталого человека. Он закончил указанием на скальп онайда и, по-видимому, настаивал на необходимости отправиться быстро, не оставляя за собой следов.
Могикане слушали внимательно. Речь Соколиного Глаза произвела свое действие, и под конец слова разведчика встречались обычными одобрительными восклицаниями. Короче говоря, Ункас и его отец, вполне убежденные доводами Соколиного Глаза, отказались от мнения, высказанного ими раньше, с такой терпимостью и простотой, что будь они представителями великой и цивилизованной нации, то это непоследовательность привела бы к краху их политической репутации.
Как только вопрос был решен, все споры и все связанное с ними, кроме принятого решения, мгновенно были забыты. Соколиный Глаз, не обращая внимания на одобрение, выражавшееся в глазах его слушателей, спокойно растянулся во весь свой высокий рост перед потухающим огнем и закрыл глаза.
Могикане, все время занятые чужими интересами, воспользовались этим моментом, чтобы подумать и о себе. Голос сурового индейского вождя сразу стал мягче: Чингачгук заговорил с сыном нежным, ласковым, шутливым тоном. Ункас радостно отвечал на дружественные слова отца, и, раньше чем тяжелый храп разведчика возвестил, что он уснул, в облике его спутников произошла полная перемена.
Невозможно выразить музыкальность их языка, особенно заметную в смехе и ласковых словах; диапазон их голосов — в особенности голоса юноши — был поразителен: от самого глубокого баса он переходил к тонам почти женской нежности. Глаза отца с явным восторгом следили за плавными, гибкими движениями сына; он улыбался всякий раз в ответ на заразительный тихий смех Ункаса. Под влиянием нежных отцовских чувств всякий оттенок свирепости исчез с лица сагамора.
В продолжение целого часа индейцы отдавались своим лучшим чувствам; затем Чингачгук объявил о своем намерении лечь спать, укутав голову шерстяным одеялом и растянувшись на сырой земле. Веселость Ункаса мгновенно пропала. Юноша старательно сгреб угли так, чтобы их тепло согревало ноги отца, и отыскал себе ложе среди развалин.
Хейворд, проникшись чувством безопасности при виде спокойствия этих опытных жителей лесов, последовал их примеру, и задолго до полуночи люди, лежавшие внутри развалин крепости, уснули крепким сном.
Глава 20
Албания!.. Склоняю взор. Привет, Кормилица крутая непокорных!
Байрон. «Чайльд Гарольд»
На небе еще сверкали звезды, когда Соколиный Глаз разбудил спящих. Мунро и Хейворд вскочили на ноги, как только услышали его голос у входа в убежище, где они провели ночь. Выйдя из своего укрытия, они увидели разведчика, ожидавшего их. Вместо всякого приветствия мудрый проводник сделал многозначительный жест, призывая к молчанию.
— Не говорите ни слова, — шепнул Соколиный Глаз, когда они подошли ближе. — Голос белого редко может приспособиться к тишине леса, как мы видели на примере этого жалкого певца… Ну, — продолжал он, направляясь к защищенному месту крепости, — спустимся в ров с этой стороны. Старайтесь ступать по камням и бревнам.
Спутники исполнили его приказание, хотя причина таких необыкновенных предосторожностей оставалась для них тайной.
Когда они спустились в низкую впадину, окружавшую с трех сторон земляной форт, то нашли ее почти совсем загроможденной развалинами. Осторожно и терпеливо продвигаясь вслед за разведчиком, они выбрались наконец на песчаный берег Хорикэна.
— Это след, который можно учуять только носом, — сказал разведчик с удовлетворением, оглядываясь на пройденный трудный путь. — Трава — предательский ковер для беглецов, а на дереве и на камне не остается следа мокасин. Будь на вас военные сапоги, можно было бы, пожалуй, опасаться; но в обуви из оленьей кожи, изготовленной как следует, человек может спокойно отправляться в горы… Подтолкни пирогу поближе, Ункас: здесь на песке следы очень заметны… Тише, мальчик, тише! Она не должна прикасаться к берегу, а не то негодяи узнают, каким путем мы ушли отсюда.
Юноша осторожно подъехал к берегу. Разведчик перекинул на корму доску, оставшуюся от развалин крепости, и жестом пригласил офицеров в пирогу. После этого все снова было тщательно приведено в прежний беспорядок. Соколиному Глазу удалось добраться до пироги, не оставив после себя следов. Хейворд молчал, пока индейцы, осторожно гребя веслами, не отплыли на некоторое расстояние от крепости под широкую темную тень, падавшую с гор на зеркальную гладь озера.
— К чему этот тайный поспешный отъезд? — спросил он наконец.
— Если бы кровь онайды могла оставить след на воде, по которой мы плывем, то вам сразу стало бы ясно, почему мы это делаем, — ответил разведчик. — Разве вы забыли, кого убил Ункас?
— Конечно, нет. Но ведь вы говорили, что он один, а мертвецов нечего опасаться.
— Да, он был один в своем дьявольском деле! Но индейцу редко приходится опасаться, что его кровь прольется без того, чтобы вскоре не раздался предсмертный крик кого-либо из его врагов.
— Но наше присутствие, авторитет полковника Мунро, я думаю, послужат достаточной защитой от гнева наших же союзников, особенно в том случае, если индеец ценит свою жизнь. Надеюсь, из-за такого пустяка вы нисколько не изменили намеченный маршрут?
— Неужто вы думаете, что пуля этого негодяя свернула бы в сторону, окажись на ее пути хоть сам король? — упрямо возразил разведчик. — Почему же этот великий француз не помешал гуронам напасть на нашу колонну, если уж так сильно, по-вашему, влияние белых на индейцев?
Ответ Хейворда был прерван стоном Мунро. Помолчав немного, Хейворд сказал:
— Только бог рассудит этот поступок Монкальма.
— Вот-вот. Теперь-то в ваших словах есть смысл, так как вы исходите из религии и честности. Одно дело — направить полк своих солдат утихомирить стычку между индейцами и пленниками, а совсем другое дело — задабривать гнев дикаря, чтобы он забыл свой нож и ружье, называя его своим сыном. Нет-нет! — продолжал разведчик, оглядываясь на скрытые в тумане стены форта Уильям-Генри, и, рассмеявшись своим тихим искренним смехом, сказал:
— Нас разделяет теперь вода. И если только эти черти не подружатся с рыбами и не узнают от них, кто ранним утром проплыл по озеру, мы пройдем весь Хорикэн, прежде чем они сообразят, каким путем догонять нас.
