По лицу Дины пробежала как будто молния, и глаза её вспыхнули. Потом они погасли, но вместо обычной холодной твёрдости в них засветилась жалость. Она посмотрела на Рула такими глазами, какими смотрела на малых детей в голодное утро на берегу реки Даданы. Рул лежал ничком перед её ногами.
– Мальчик, встань, – сказала Дина кротко.
Он поднял голову и посмотрел на неё, и в глазах его сверкнуло пламя неукротимого голода. Этот голод был страшнее весеннего голода детей.
– Встань, Рул!..
Он обнял её нагие колени и стиснул их изо всех сил, как будто хотел уронить Дину на землю. Потом руки его ослабели и разжались. В углах его рта выступила пена. Он был без чувств.
На лице Дины выразилась жалость. Она нагнулась над ним и подняла его своими сильными руками. Она села на землю, разостлала барсучью шкуру и положила голову Рула к себе на колени, и поглаживала его по щекам, и баюкала его бесчувственное тело, как баюкают ребёнка.
– Рул, мальчик, – шептала она.
У неё было к нему странное, смешанное чувство. Как будто это был не жалкий влюблённый, а сын от её плоти. Любовь его роднила его с её плотью и будила в её непокорном сердце страсть материнства, жаркую, странную, почти плотскую. Ей захотелось его больную голову, пьяную от страшного Хума, приложить к своей груди, как прикладывают младенца; вместо вина любви напоить его молоком материнства. Но грудь её была девственна и не имела молока, и не могла узнать мягких уст сосущего младенца…
Спанда и Исса тоже стояли рядом и смотрели друг на друга. Оба были старые, седые. Длинная борода колдуна была даже седая с зеленью. Впрочем, он был высокий, могучий. Был он похож на старый дуб, сверху поросший древесным зеленоватым мхом. Исса была маленькая, сухая, кожа и кости, несмотря на обильное питание лета. Но глазки у неё были живые. Тёмный Хум зажёг в них хмельное веселье, и они бегали кругом, как будто плясали брачную пляску на утоптанной площадке.
Старая колдунья выпрямила свой сгорбленный стан и с вызывающим видом помахивала посохом.
Спанда посмотрел на неё сверху и погладил рукою зелёную бороду.
– Ну, что ты умеешь? – сказал он, подмигивая. Лицо его, впрочем, сохраняло прежнюю важность.
– Хи! – усмехнулась Исса. – На две стороны умею: убивать, оживлять, дарить, отнимать, чары строить.
– Ну-ка, ну-ка, – поощрял её Спанда, – какие, скажи!
– Хи! – усмехнулась Исса. – Любовные, всякие.
– Ну покажи, – подбодрял её Спанда.
– Сейчас!
Она обежала вокруг Спанды три раза вприскочку. Странно было видеть такие лёгкие движения в этом сухом старческом теле. Она прыгала вокруг старого колдуна, как молодая девочка. Потом она встала против Спанды, закинула голову назад и впилась в его глаза своими вороватыми зелёными глазками.
– Красным червём заползу в твоё чрево, свяжу паутиной, изъем твой покой. Крепкий запах мой войдёт в твои ноздри. Будешь тянуться к моим грудям, как голодный сосун.
Спанда с серьёзным видом разгладил свои усы.
– Сильные чары!
– Ага! – сказала Исса. – Всё на свете бывает на две стороны, как бревно на перевесе. Один конец опустится, другой поднимется. Где твоя сторона?
– Вот моя сторона, – сказал Спанда. Он обернулся лицом к заходящему солнцу. Его большие серые глаза смотрели на солнце, не мигая и не закрываясь. Нос у него был большой, загнутый книзу, и весь он был, как старый орёл, грузный и белоголовый.
– Солнце, жги! – повторял он знакомый припев.
В его старых глазах блеснула жёлтая искра. Даже борода его приняла красноватый оттенок, и весь он стал похож на Красного Илла.
И как будто заражаясь сознанием этого странного сходства, Исса бросилась в сторону и побежала по тропинке.
– Хватай меня! – крикнула она на бегу.
Она проворно катилась вперёд, и движения её были, как движения Эллы Певучей на брачном перебеге. Старый Спанда смотрел ей вслед и не двигался с места…
Два брата Сёма и две сестры, Винда и Рея-Волчица, плясали на месте, схватившись за руки. Сёстры принесли своих младенцев и положили их на траву. Младенцы лежали смирно и не плакали. Быть может, они сознавали, что в эту минуту никто не обратит внимания на их плач.
Юн положил Юне на плечи свои тяжёлые руки.
– Где мой Мышонок? – спросил он низким тоном. Его глаза не отрывались от её глаз, и руки его слегка раскачивали плотное тело жены.
– Там, – показала она головой. – Что ты так смотришь? – тотчас же прибавила она. – Он был во мне. Теперь вышел наружу.
Она была заботливая мать. Но в эту минуту она думала не о ребёнке. Он был слишком велик, и она отдала его Лото и забыла о нём на брачное время… Её голова горела и кружилась. Грудь бессознательно тянулась вперёд. Ей казалось, что тело её стало легче и мягче и тает под праздничным солнцем, как жир у огня.
– Ого! – сказал Юн. – Мой Мышонок! Вырос, должно быть…
Юна покорно вздохнула и подчинилась настроению мужа.
– Да, вырос, – сказала она. – На тебя похож.
Юн неожиданно стиснул жену крепким объятием и поднял вверх. Он приблизил свои губы к её уху, но вместо любовного слова шепнул ей на ухо то же заветное имя:
– Мой Мышонок…
Юна закинула мужу руки на шею и попыталась угнездиться на его широкой груди.
– Поноси меня, – шепнула она, – как носишь ребёночка.
Голос её звучал детскою просьбой. Юн поднял это тяжёлое, плотное тело и понёс к брачному огниву. И ему казалось, что он сжимает общим объятием мать и ребёнка…
Элла Большая была с высоким Лиасом, Пенна Левша схватила за руку Санга и увлекла с собою, бросив попутно Асе-Без-Зуба победоносный взгляд.
Аса не обратила на неё внимания. Она стояла на месте и мутными глазами смотрела в сторону. Потом отошла, покачиваясь, и тихо побрела вправо по направлению к лесу. Никто её не останавливал и даже не посмотрел на неё. Пенна с Сангом исчезли. Аса шла, спотыкаясь. В её голову вошёл Хум, самый чёрный, густой, как дождь. Он вёл её в дубраву, и она не могла противиться.
Потом Аса вошла в лес и повернула налево. Её движения изменились, шаги стали тверже, и глаза сверкнули лукавством. Хум ли вёл Асу в дубраву, или Аса вела Хума, но они поладили друг с другом и продвигались по дороге торопливо, даже вприпрыжку.
Аса говорила своему Хуму:
– Я всех веселее, ищу того, кто всех веселее…
И её красные глазки шныряли по сторонам и искали в листве.
Среди высоких буков никого не было. Аса забралась в орешник, густой, почти непроходимый. И здесь, в круглой ложбине, которая была похожа на хороший зелёный шалаш, она увидела Дило Горбуна. Он стоял на четвереньках по своему обычаю. Она тоже встала на четвереньки и посмотрела на него.
