Анаки обвязывали их травой и древесными корнями, прилаживая у головы и ног две широкие петли. За эти петли они уносили мёртвое тело, как носят связку сушёного мяса, потом оставляли тело в поле и даже не обкладывали его камнями, как требовал обычай, но тотчас же убегали обратно. И каждый раз, когда одни возвращались, другие снова уходили.
К полудню следующего дня Мар закрыл глаза и больше не открывал. Оба жениха Охотницы Дины были мертвы, но она была здорова. Хум болезни имел над нею не больше силы, чем Хум любви. Но глаза её светились холодным отчаянием, ибо она как будто осиротела без Мара и Несса.
Когда мужчины уносили Несса, она шла сзади. И осталась после того, как все ушли, не опасаясь мертвеца. Ибо она не боялась Несса, ни живого, ни мёртвого. Она собрала камни и обложила ими мёртвое тело и воздвигла в головах своего покойного друга каменный холмик, чтобы люди и звери, проходя мимо, знали, что это был сильный охотник. Потом посмотрела на него в последний раз и вернулась к Мару. Целый день просидела она над Маром и тихо пела ему сладкие напевные слова. Мар по временам поворачивал голову и открывал глаза. Он уже ничего не понимал. Потом он закрыл их в последний раз и больше не открыл.
И тогда Дина встала, завернула мёртвое тело в свой волчий плащ, взвалила его на своё сильное плечо и понесла в поле к другу его Нессу. Она положила его на землю рядом с первым покойником, в тот же каменный круг, и выше нарастила каменный холм в головах, чтобы было довольно на двоих, а сама села поодаль, как будто на страже. Теперь она не пела. Покойники молчали, молчала и Дина.
А над стойбищем Анаков стояли плач и ужас и дикие крики. Спанда и Лото ещё пытались вести неравную борьбу с коварным духом заразы. Отражать его они не дерзали, но теперь они старались укрыть своё племя, чтобы духи заразы его не нашли и прошли мимо.
Спанда осуществил свои мудрые уловки. Он торжественно дал всем мужчинам и женщинам новые имена и каждое из этих имён отыскал, по примеру гадающих старух, при помощи подвешенного камня, в стране предков, отцов и дедов, давно усопших. Ибо предки во всю свою жизнь не знали подобной заразы.
Рум старший бегал взад и вперёд и выкрикивал громко: «Слушайте, духи, я не Рум, я – Лайн! Мой дед, Лайн!.. Старый Лайн вернулся на землю. Я не Рум!..» И Рум Младший, шакал, бегал сзади и жалобно тявкал и будто выкрикивал тоже: «Я не Рум!» Но духи лукаво ловили знакомое имя и узнавали о перемене.
Старая Лото села на краю стойбища в стороне от соплеменников и стала произносить тройное заклинание, самое сильное заклинание анакских колдунов. Она бросала на землю маленький сучок и приговаривала: «Пусть станет непроходимый лес. Грызть вам, не перегрызть!..» Потом она бросала камешек через плечо и говорила: «Пусть станет высокая гора. Лезть вам, не перелезть!» После того чертила пальцем землю сзади себя, не глядя и не оборачиваясь, и говорила: «Пусть станет огненная река. Плыть вам, не переплыть!..» Окончив три заклинания, она опять начинала сначала.
Спанда целый день колотил в бубен без устали и молча, а к вечеру устал и ушёл в пещеру, залез в мужской шалаш и утром уже не вышел. Ибо страшные духи заразы желали взять племя Анаков в полном составе, от младенцев до старых колдунов.
Когда Спанды не стало видно, холодный ужас овладел Анаками. Они смотрели друг на друга дикими глазами, как бараны без вожака. Ещё минута, и племенные узы были бы расторгнуты, и они разбежались бы врозь и навеки, как разбегается стадо оленей от волчьей погони среди открытой пустыни.
В это время на опушке ближайшего леса появился Юн. Он был совершенно наг, ибо его плащ остался в лесу. Волосы его были полны листьев и колючих шишек. И лицо у него было дикое. Анаки со страхом смотрели на него. За эти два дня Чёрный Юн как будто сделался Лесным Бродягой, братом враждебных духов. Он был теперь скорее чужой, чем свой брат Анак.
Однако они бросились с криком ему навстречу.
– Говори, мы дадим! Сколько твой бог возьмёт?
– Я сказал, – отозвался Юн, спокойно и даже безучастно. – Всё племя.
– О-о! – завыли Анаки все сразу, как волки на зимней дороге, не знающей добычи. Они плакали. Из их воспалённых глаз по бурым щекам катились грязные слёзы. И руки ломали они и волосы рвали горстями от безысходной тоски.
Юн смотрел на их горе, и ни один мускул на его лице не пошевелился. Однако он произнёс почти лениво ещё два слова:
– Ну, половину.
– Какую половину? – вопили Анаки. – Ешьте. Мы дадим!
– Худшую половину, – сказал Юн задумчиво, потом остановился и коротко прибавил: – Хворых.
Это было странное, ни с чем несравнимое шествие. Всё племя Анаков двинулось со стойбища, направляясь к ущелью Дракона. Оно было готово отдать Лунному Реку всех запечатлённых его зловещей печатью. Здоровые вели больных под руки, а других тащили за руки и за ноги, как мешки с мясом. Матери несли на руках грудных младенцев. Никто не роптал, никто не жаловался. Духи смерти витали над племенем и могли взять, кого хотели. Когда проходили мимо пещеры, случилось нежданное. Из чёрного устья пещеры вышел Спанда. Он был бледен и шёл, опираясь на посох, на лице его не было синих пятен. Но пышную бороду свою Спанда оставил сзади, в пещере. В одну ночь она вылезла вся без остатка. Без бороды, с мутными глазами и провалившимися щеками, старый Спанда имел странный и жалкий вид. Он не сказал ни слова, замешался в толпу и вместе со всеми пошёл на жертву Дракону, вслед за Юном, вождём.
Когда проходили мимо поля, увидели покойников; они лежали там и сям, обвитые травою. И перед своими друзьями сидела Охотница Дина, недвижная, как камень. Аса окликнула её, проходя, и тогда снова свершилось нежданное. На оклик встала не Дина, – поднялся один из трупов. Это был Мар. Дина подняла голову, посмотрела на Мара, но всё-таки не встала.
С синим лицом и закрытыми глазами, качаясь на ходу, мёртвый Мар пошёл за племенем. Но никто не испугался, ибо всякие другие ужасы бледнели перед ужасом общей гибели. Только Красный Илл вдруг отступил в сторону, пошёл и взял с места труп Несса, тёмный и уже тлеющий, взвалил на плечо и стал догонять племя. И тогда Дина встала и тоже пошла сзади.
Так шли они, здоровые и больные, все обречённые, но желавшие выкупить из двух голов – одну, изо всего – половину. Медленно двигалось шествие. На каждом шагу останавливались. Того или другого схватывали конвульсии, и они извивались, как рыба на сухом берегу, и обдавали кровавой пеной своих поводырей. Другие вырывались и падали на землю и корчились, как черви, и потом лежали неподвижные, но в конце концов вставали снова, как труп Мара, и шли дальше. Как будто чары коварного Река захлестнули каждого незримой петлёй и волочили его вперёд, волей или неволей, живого или мёртвого.
Впереди всех шёл Чёрный Юн, со страшным лицом, похожий на дьявола. Он часто отходил вперёд и оглядывался, поджидая толпу, но он не проявлял нетерпения, как опытный ловец, который тянет по берегу ветхою сетью стаю крупных рыб и знает, что нельзя торопиться.
Но когда они спускались с третьей гряды, он снова остановился, потом зашатался и грохнулся на землю и стал извиваться, как скорпион, прижжённый огнём. Таких конвульсий ещё не видели Анаки даже в ужасах чёрной смерти. Через минуту он вскочил и вновь свалился. Три раза Юн схватывался с духом заразы грудь с грудью, и нельзя было сказать, кто же сильнее. Ибо в третий раз Юн справился с припадком и пошёл вперёд тем же странным, размеренным шагом. Только лицо его почернело с натуги. Но Анаки, шедшие сзади, завыли сперва тихо, потом громче:
