Дрёма-Богиня заткала в темноте свою серенькую паутину, и сверчки завели ей в траве тихую вечернюю службу. Они стучали в травяной барабан зубчатой задней голенью и пускали скрипучую трель: «тр… тр… тр»…, будто кололи иглой ореховую скорлупу. Под этот тоненький треск Низея внезапно забылась, уронив голову на руки.
– Сидишь, Низея?
Девочка вздрогнула и проснулась. Чёрный Малт подкрался неслышно, как чёрный кот.
– Всё перетаскали, – молвил Малт, вытягивая свои длинные руки.
Низея ничего не сказала.
– Уже зажигают костры, – возбуждённо продолжал Малт, – плясуны сходятся… Будешь со мной плясать кругом огонька, а, Низея?
– С Карной пляши, – капризно сказала Низея.
– Под Карной трясётся земля, – возразил Малт презрительно, – а ты – как пушинка. Пойдём, потопочем!..
Он положил руку на плечо девочки, но Низея сердито отряхнулась.
– Один топочи, как лошади топочут…
Летучая мышь снова метнулась, сделала в воздухе круг и опять пролетела над Низеей.
– Есть хочешь, – тотчас же сказала Низея, – душка маленькая?.. Я дам тебе крошек.
– Лучше бы я стала вон с теми порхать, – сказала она, откидывая голову, – чем с вами топотать…
Малт замолчал и со страхом смотрел на Низею. Он словно ожидал, что и она вспорхнёт на кожистых крылышках и умчится во мрак.
– Вот это для тебя, – сказал он, наконец, доставая маленький комочек из поясного мешочка.
Он развернул лоскуток, и что-то блеснуло зелёным лучом, повисло на нитке и закачалось в стороны.
– Возьми, Низея, – предложил Малт несмело, – «ночной глаз». Я для тебя поймал…
То был зелёный светящийся жук, какие сверкали в кустах на берегу тихой Юраты. Малт изловил его по дороге и, крепко обвязав кругом тела тоненькой прядкой воловьей жилы, превратил его в живую подвеску.
– Бедный глазок!..
Девочка взяла этот скромный лесной подарок, быстро развязала жильную нить и освободила жука, потом тихонько подняла руку и посадила его на свою голову. Жук блеснул ярче прежнего, будто радуясь свободе, однако, не улетел и остался на том же месте, быть может, запутавшись в тонких завитках волос своей избавительницы.
– Сестричка моя, – шепнул Малт в тихом восторге.
Он не нашёл другого слова, чтобы выразить обуревавшее его чувство. Низея стояла перед ним, как будто живая Девица-Звезда из старой легенды.
– Ступай, братец, – отозвалась Низея ласково.
Но вместо того, чтобы тоже направиться вместе с Малтом обратно к лагерю, она пошла по лесной тропе, уводившей налево, наперерез широкого прибрежного мыса.
Малт сделал шаг в ту же сторону, потом остановился. Она тотчас же исчезла, растаяла в сумраке. Только зелёный «ночной глазок» раз или два сверкнул сквозь чёрные листья, как летучий лесной огонёк. Зелёный жук светил своей новой хозяйке дрожащим факелом и словно манил её куда-то, в лесную глубину, по тёмной и загадочной тропе.
Малт тихонько вздохнул, махнул рукой и вернулся на стойбище.
Глава II
Как только солнце село, работа окончилась. Рыба засыпала в темноте и стояла неподвижными стадами там, где её заставали, падая на воду, тёмные лучи густеющего мрака.
Селоны быстро забросали груды неубранной рыбы зелёными ветвями, в защиту от чаек, и стали разводить костры. Женщины готовили пищу, но юноши и девушки уже взялись за руки и, нетерпеливые, несмотря на усталость, завивали вечерний хоровод. Ловля лосося была для Селонов не только страдою, но праздником и пиром. Правило лова гласило: «Лови до отказа, а ешь до отвала, пляши до упаду. Где упадёшь, там и спи».
На круглой площадке, где только что убирали рыбу, костёр горел выше и ярче всего. Девушки и парни топали ногами по земле и часто попадали на скользкие рыбьи остатки, сами скользили и падали, увлекая за собой других. Но рыбью пляску следовало плясать в самом центре рыбного обилия.
– Го-го!.. – кричали плясуны. – Саун, выходи, Карна, торопись!.. Пойте, пора. Рыбы не услышат.
Саун и Карна вышли на середину хоровода. У Сауна в руках была маленькая камышовая свирель. Он приложил её к губам и извлёк из неё напевную тихую жалобу, которая родилась в вечерней унылости меж ивами лочских берегов, под тихий плеск набегающих волн. Потом он опустил свирель и запел вполголоса:
«Саун ходит у озера Большого
С унылым сердцем и смутными очами.
В доме у Сауна нет пищи для маленьких братьев…
Выйди из озера, Дева-Лосось,
Погляди ты на Сауна, помоги ты Сауну»…
И Карна вышла вперёд и прошла перед Сауном, потом сделала несколько странных прыжков, изгибая в стороны своё крепкое, упитанное тело. Она была крупным лососем на сухом берегу. Карна запела:
«Вышла из озера Карна-Лосось,
Брызнула икрою на мокрый песок.
Сколько песчинок, столько икринок,
Сколько икринок, столько и рыбы…
Что дашь в уплату, Саун?»
Они взялись за руки и прыгнули вверх и крикнули сразу:
– Эгой!..
«Плодитесь, рыбы,
Большие и малые,
– запел хоровод. —
Сколько песчинок, столько икринок,
Сколько икринок, столько и рыбы».
У другого костра начинались воинские игры. Трое мальчишек, сидя на корточках, усердно подбрасывали в огонь смолистые ветви и шишки, и пламя поднималось высоким столбом, и чёрные деревья выступали отчётливо и резко, как будто на лесном пожаре.
Воин Меза шагнул вперёд и сбросил меховой кафтан. Лицо его было мрачно и всё заросло короткой густой бородой, словно у барсука. Тело его было сухое, как дерево, а руки и ноги – как тонкие твёрдые корни. На смуглом плече белел извилистый шрам. Дети Мезы давно бегали на собственных ногах и таскали рыбу с берега, а Меза всё ещё был самым ловким из всего племени, и ни один молодой стрелок не мог сравниться с ним на состязании.
– Начинай! – кричала толпа.
Хенний, Ясан и Калеб вышли из рядов. У них были короткие луки и стрелы с тупыми концами, которыми глушат мелкого зверя, чтобы не испортить шкурки.
Эти трое юношей дерзали состязаться с угрюмым Мезой, хотя и без особой надежды на победу.
Меза обошёл костёр и встал позади, шагов на тридцать от стрелков, потом повернулся боком, чтобы представить меньшую мишень для выстрелов, чуть-чуть присел, как будто попробовал сгибы своих упругих голеней, насторожился и ждал. В ярком и неверном пламени костра он был похож на крупную птицу, которая к чему-то прислушивается и готовится взлететь.
– Начинай!..
Хенний спустил тетиву.
