А вот и светло-коричневая шляпка гриба виднеется под иголками. Отец Киприан пошевелил суковатой палкой, разгреб палые иголки. Целое семейство маслят открылось перед ним… Одни побольше – это папа с мамой, другие поменьше – это детки. Срезать грибы надо ножичком аккуратно, чтобы не повредить матицу. Это только нерадивые да неумелые вырывают грибы с корнем. Не знают, глупые, что тогда не будет здесь больше грибов. А срежешь аккуратно – снова приходи и бери дары леса. И маленькие детки подрастут – они же для вас, глупых, и растут.
Вообще-то они, грибы эти, не маслята. Это ведь не родные тверские леса. Рос отец Киприан в Бежецке, там впервые увидел лес, полюбил и речку небыструю – задумчивую Мологу, и приток ее – Остречину.
И лес там был не с такими корабельными соснами, как здесь, а с березками и кленами, елочками, под которыми и растут маслята.
Американские грибы тоже хороши на вкус, но как они называются, никто не знает. Да и грибы здесь не любят – только русские монахи их и собирают.
Отец Киприан дал каждому виду американских грибов свое название. Вот и гриб со шляпкой красной, в белых пятнах, очень даже хорош на вкус. Угостил одного монаха, а тот в ужасе: «Да это же мухомор!» – «А ты попробуй». – «Не буду». – «Ну и дурак. Мы с тобой в Америке, а не в России», – и стал есть гриб, похожий на мухомор. Тогда и монах решил попробовать гриб – и разохотился, поел с отменным аппетитом.
Да, не в Тверской губернии они, не в родном Бежецке на реке Мологе, а в деревне Джорданвилль, округ Херкимер, штат Нью-Йорк. Здесь Свято-Троицкий монастырь, теперь известный всему православному миру, в том числе и в России. Это Лавра русского православного зарубежья. Трудами монахов создана здесь и семинария, и издательство есть, и храм, вокруг которого и сплотились русские изгнанники. Налажена духовная жизнь, а отец Киприан, который теперь возведен в сан архимандрита, пишет иконы для храмов русского рассеяния – более всего для тех, что возводятся в Соединенных Штатах.
Теперь отцу Киприану предстоит расписывать Свято-Богородичный собор во имя иконы Ее «Всех скорбящих Радость» в Сан-Франциско. Не брался бы он за такое ответственное дело, стар уже, – да как откажешь архиепископу Антонию, который сам приезжал к нему в Свято-Троицкий монастырь?!
Грибы владыка ел с удовольствием. И смеялся, когда отец Киприан сказал, какие он этим американским грибам дал названия.
– Так ведь ты Пыжов, отче. Пусть грибы называются пыжиками, не рыжиками.
– Согласен, владыка.
Помолчал. Потом сказал прямо:
– Боюсь, сил у меня не хватит.
– Хватит. Я тебе хороших помощников приготовил. Говорю и знаю, что ты все прекрасно сделаешь. Собирайся, со мной и поедешь.
Сборы недолги у монахов – отправились в Сан-Франциско, и приступил отец Киприан к делу.
Владыке Антонию по душе была та древнерусская манера иконописи, которой следовал отец Киприан. Ведь реалистическая манера письма, пришедшая из Италии, не в силах передать той надмирности, божественности, какую несла в себе иконопись и изография, утвержденная на Руси преподобным Андреем Рублевым, Дионисием и Феофаном Греком. Их письмо давало ощущение света небесного, а итальянцы, при всей гениальности Рафаэля и Леонардо, все равно писали земные лица.
Отец Киприан пришел к такому же пониманию храмовой изографии, как и владыка, трудясь и в Париже, и в Словакии, где принял монашество, а потом и в Америке, когда уехал после долгих скитаний и лишений. За это время пришел к тому качеству храмовой росписи, когда за видимым есть и невидимое.
Духовная сила и помогла ему написать икону царственных мучеников, которых он так высоко чтил.
Он так расположил их на иконе, что они, как Ангелы Святой Троицы у преподобного Андрея Рублева, вместе создали единое, нераздельное целое.
В центр он поставил цесаревича, слева от него – княжну Марию, справа – Анастасию. За Марией он расположил Ольгу, за Анастасией – Татьяну. За Ольгой – государя, за Татьяной – государыню.
И такой завершенной, трепетно-цельной получилась икона, что тот, кто смотрел на нее, сразу понимал: это – одна семья, одна кровь, одно страдание и воскрешение. Все держат в руках кресты, все едины и нераздельны, – как едина и нераздельна Россия, за которую они отдали жизнь.
Как едино и нераздельно православие.
Эту же мысль отец Киприан развил, когда писал икону новомучеников и исповедников Российских.
Он так расположил их на иконе, что они, как Ангелы Святой Троицы у преподобного Андрея Рублева, вместе создали единое, нераздельное целое
Здесь также поставил в центр царскую семью. По обе стороны от нее – последних митрополитов и архиепископов Империи Российской, умученных и убитых безбожниками.
Это – претерпевшие до конца, жизнь положившие за Веру, Царя и Отечество.
Ряды их уходят в глубину, один ряд за другим. Стоят они твердо и неколебимо – воины Христовы, нераздельно слитые со своим государем и его семьей.
Убили его, не понимая, что убивают удерживающего, как сказано апостолом Павлом в послании к Солунянам:
«Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь».
Отец Киприан трудился с утра до вечера, с вечера до утра.
Владыка часто приходил к нему, залезал на леса, утешая, ободряя, как только мог.
И помощники трудились с той же истовостью, что и их учитель.
И засиял храм небесной красотой.
И оказалось, что это частица святой Руси, чудом перенесенная сквозь время и пространство.
– Архимандрит Киприан расписал четырнадцать храмов в Европе, Америке, Канаде, – закончил свой рассказ отец Владимир. – Начинал он как живописец, писал акварелью, гуашью, маслом. Мог добиться известности как светский художник. В Париже он, например, расписал один из ресторанов на Монмартре. Был художником на фильме «Дон Кихот», где снимался Федор Шаляпин. Но скитаясь по Европе, уже в Словакии, где прожил довольно долго, он окончательно выбрал дорогу иконописца. И здесь, уже в Джорданвилле, в монастыре, служа у престола Божия более пятидесяти лет, написал самые лучшие свои иконы, создал в храмах лучшие свои фрески. Теперь он по праву считается лучшим изографом «русского зарубежья».
Более всего впечатление от икон и росписей отца Киприана произвело на «докрещеного» Ивана.
Он чему-то тихо улыбался, продолжая рассматривать стенопись собора.
«Теперь я знаю, чему мне надо учиться», – думал он.
О головной боли, которая мучила его, он забыл – навсегда.
