Герцог расхаживал перед столом взад-вперед. Своей гривой рыжевато-коричневых волос и мускулистой фигурой он напоминал льва, и, как и льва, его явно лучше было не злить. Его речь и манеры могли быть холодными, однако под этой маской кипел гнев, который можно было заметить в яростном блеске его глаз, в том, сколь напряжена была его челюсть. И этот гнев способен был ужаснуть любого.
Потому Лизетт решила не дожидаться новых возражений с его стороны.
– Я могу вам пригодиться. Я знаю не только где живет Тристан, но и как он работает, как найти его и где расположены его любимые заведения.
Вдобавок у Видока по-прежнему были друзья в высоких кабинетах. Не говоря уже о знакомых из числа всякого отребья, которые могли оказаться полезными.
Герцог сверкнул на нее глазами.
– Но вы не можете путешествовать вдвоем со мной, так что мне придется потерять драгоценное время на то, чтобы найти вам дуэнью.
Во имя всего святого, он что, шутит?
– Мне не нужна дуэнья. Моя репутация никого не волнует. Я – никто.
– Вы – уважаемая женщина.
Она фыркнула.
– Раньше вы говорили по-другому.
Ее отповедь заставила герцога замолчать. Он глядел на нее, однако понять, о чем он думает, было невозможно.
– Это было грубо с моей стороны, и я прошу прощения.
– Не стоит, – ответила Лизетт, хотя его извинения были ей приятны. Она сомневалась, что он так уж часто извиняется. – За годы своей жизни я привыкла к тому, что люди делают подобные предположения. То, что люди думают о моей матери, не может не налагать отпечаток и на меня саму.
Именно поэтому она и относилась к мужчинам с такой настороженностью. Даже друзья-солдаты Тристана были готовы с ней лишь флиртовать. Однако ее братья этого не понимали. Судя по всему, они считали, что ей ничего бы не стоило найти себе мужа, если бы она приложила к этому хоть немного усилий. Но самой Лизетт было виднее.
– И все же, – произнес герцог серьезно, – я не разрушу ваши шансы на достойный брак, какими бы они ни были, взяв вас с собой во Францию без дуэньи.
У нее вырвался горький смешок.
– Уверяю вас, мои шансы на «достойный брак» чрезвычайно малы. Мне почти двадцать семь. У меня нет ни связей, ни состояния. Не говоря уже о том, что я – дочь французской актрисы.
– И виконта.
– Решившего не жениться на моей матери. – Увидев, что он собирается сказать еще что-то, Лизетт добавила: – Если мысль о том, что вы можете повредить моей репутации, и правда вас беспокоит, просто скажите людям, что я ваша родственница. Сестра, например.
В неверии он взглянул на нее.
– Я – герцог Лайонс. Все знают, что у меня нет сестры.
– Тогда выберите еще что-нибудь, правдивость чего они никогда не смогут проверить. Скажите им, что я ваша любовница.
Увидев в его глазах вспышку жаркого, яростного, дикого и совершенно неджентльменского пламени, она немедленно пожалела о своем легкомысленном заявлении. И все же вид этого пламени вызывал в ее животе странный трепет.
А затем Лизетт рассердилась. Она приготовилась к неизбежному скользкому намеку с его стороны, к тому, что он скажет, что с радостью возьмет ее в качестве своей любовницы, если она действительно станет таковой. Или к какому-нибудь развратному комментарию по поводу ее груди, которые Лизетт так часто слышала.
Однако блеск в его глазах исчез так же внезапно, как появился. Герцог улыбнулся ей своей холодной, насмешливой улыбкой.
– Как бы интригующе это ни звучало, мисс Бонно, это не сработало бы ни при каких обстоятельствах.
Она с подозрением на него взглянула.
– Почему нет?
– Потому, что вы не имеете представления о том, что за слухи сопровождают меня везде, где бы я ни появился. В момент, когда я объявляю о своем прибытии… Нет, в момент, когда я прибываю в своей гербовой карете, начинаются сплетни. К концу первого нашего дня в пути любой встреченный нами человек будет пребывать в решимости выяснить ваше имя, фамилию, титул и характер ваших отношений со мной. Меньше чем через неделю они уже будут знать о вас все, и тогда ваша репутация будет разрушена.
Господи, его и правда волновала ее репутация. Поразительно.
Не сводя с нее тяжелого взгляда, герцог подошел к столу.
– Не говоря уже о том, что мир, вне всяких сомнений, узнает, что мой брат может быть жив, и ко мне устремится еще больше самозванцев и мошенников.
У Лизетт появилась идея.
– Тогда не сообщайте о себе. Не путешествуйте в своей гербовой карете. Путешествуйте как обычный человек. Тогда вы сможете называть себя моим родственником безо всяких объяснений. – Она не смогла сдержать озорной улыбки. – Мы оба будем никем, и всем будет плевать на мою репутацию. Или на вашу. Или на возможность того, что ваш Питер жив.
Ее слова эхом отразились от стен пустой комнаты. Герцог смотрел на нее. Выражение его глаз вновь невозможно было прочесть.
– Я смогу облегчить вам задачу, – поспешила добавить Лизетт. – Если вы притворитесь еще одним моим братом, то вам не придется ни брать с собой свиту, ни отвечать на вопросы. Мы отправимся во Францию, выясним, что сможем, и вернемся так, что никто об этом не узнает.
– А что насчет преимуществ, предоставляемых моим титулом?
– Каких преимуществ? Во Франции вы все равно будете иностранцем, лордом в мире, в котором еще недавно рубили голову любому лорду, до которого могли добраться. – Ее тон стал игривым. – Вы сможете убедиться, что быть английским герцогом во Франции – это в действительности недостаток, ваша милость. Принимая во внимание все сказанное.
Затаив дыхание, Лизетт стала ждать новых возражений, однако, к ее удивлению, герцог стал задумчивым.
– Обычный человек, значит? По правде говоря, я никогда не был таковым. Это действительно будет что-то новое. – В его голосе зазвучала тоска, лицо вновь помрачнело, и он покачал головой: – Нет, это не сработает. Меня узнают.
– Нет, если вы оденетесь и будете вести себя соответствующе. Люди замечают лишь то, что вы сами им показываете. Потому ключевой момент – показывать им лишь то, что вы сами хотите, чтобы они увидели. – Не зря она наблюдала за тем, как Видок наставлял своих агентов, неузнанными появлявшихся в самых темных уголках Парижа и ловивших там преступников. – Вы примерно того же роста и телосложения, что и Дом. Я могу дать вам что-нибудь из его одежды вместо ваших привычных роскошных нарядов. Если мы сядем на почтовый дилижанс до Брайтона…
– Почему Брайтон? – вставил герцог.
– Потому что дилижансы часто отправляются в Брайтон по воскресеньям. На самом деле один отправляется от трактира «Золотой крест» в два. Мы все равно не можем сесть на паровой паром, зато можем выехать пораньше, чтобы успеть на паром в Дьеп, отплывающий завтра утром.
