Отклонившись, герцог, прищурившись, взглянул на нее. Его дыхание было тяжелым.
– Ты уверена? – спросил он хрипло.
Нет, подумала она и стала собираться с силами, чтобы солгать ему. Увидев ее колебания, герцог вновь прильнул своими губами к ее. Однако в этот раз он обхватил ее руками за талию и прижал к себе так, чтобы она смогла почувствовать жар его тела сквозь влажную ткань жилета и рубашки и силу его желания внизу.
Ощущение было тревожным и райским одновременно. Его поцелуи были столь всепоглощающими, что дыхание Лизетт стало подобно огню. Вскоре она уже хватала ртом воздух, вцепившись в его плечи и соскальзывая в соблазнительное забытье, где были лишь его поцелуи, более сладкие, чем Лизетт могла себе вообразить.
Вот, значит, каким должно быть желание: опьяняющим, сводящим с ума и – о да – полным соблазна. Это делало его опасным. Очень опасным.
Теперь его язык переплетался с ее, дразня Лизетт и приглашая девушку к игре. Наверное, он и сам не понимал, насколько это было соблазнительно. Ни один поцелуй еще не производил на нее такого впечатления. Она поняла, что обхватила герцога за шею, и ее тело заскользило по его. Рот Лайонса оказался положительно ненасытным.
В дверь постучали.
Лизетт замерла, а затем оттолкнула герцога. Они стояли, напряженно глядя друг на друга и тяжело дыша.
– Мистер Кейл, я принес ваш ужин, – послышался голос из коридора.
Поморщившись, Макс бросил взгляд на дверь.
– Да, конечно, – ответил он. – Входите.
Слуга спешно внес в комнату большой поднос. Судя по всему, он не заметил царившего в комнате напряжения. Расставив тарелки, слуга поклонился и немедленно вышел. Вероятно, он спешил обслужить остальных пассажиров многочисленных дилижансов.
Как только слуга закрыл дверь, Лизетт прошептала:
– Вы должны пообещать мне больше никогда так не делать.
Глаза Макса вспыхнули.
– Почему?
Она отвела взгляд, не в силах смотреть в эти пылающие глаза.
– Потому что я не планирую становиться любовницей герцога. Мне хватило того, что моя мать потратила собственную жизнь на мужчину, который не мог ее любить. Я не пойду по ее стопам.
– А. Такая мотивация мне понятна. Я боялся, что вы станете утверждать, что наше желание не взаимно. – Взгляд Макса был очень пристальным, и он явно видел слишком многое из того, что она столь отчаянно пыталась скрыть. – Мы оба знаем, что это было бы ложью.
Ей хотелось возразить. Сказать, что его наглое предположение было ошибочным.
Вот только голос Макса совсем не звучал нагло. А Лизетт не привыкла отрицать правду, когда та была очевидна.
– Значит, вы согласитесь поступить так, как я прошу? Никогда больше… меня не целовать?
– Если вы согласитесь кое-что сделать для меня взамен.
Лизетт встретилась с ним взглядом.
– Что?
– Никогда мне не лгать.
Ее взгляд стал озадаченным.
– Насколько я помню, я никогда вам и не лгала.
Она кое-что недоговаривала, однако никогда не произносила откровенного вранья.
– Когда сегодня днем вы разрыдались, я на какое-то мгновение… – Он пробормотал проклятье. – Я не мог сказать, что это было притворство. Я знал, что ваши слезы должны были быть таковыми, однако они казались настоящими. Ощущение было ужасным. Со своим отцом я никогда не был уверен…
Макс оборвал сам себя, а затем продолжил подчеркнуто равнодушным тоном:
– Я понимаю, что, играя эту «роль», вам придется говорить вещи, не являющиеся правдой. Однако, оставаясь с вами наедине, я хочу быть уверен, что слова, обращенные ко мне, являются правдой. Что со мной вы откровенны. Вы можете мне это пообещать?
– Да, разумеется, – ответила Лизетт.
Сколько раз за свою жизнь ему довелось стать жертвой лжи, если он задавал такие вопросы? Если его так встревожили ее притворные слезы? В чем он никогда не был уверен со своим отцом?
Лизетт очень хотелось это узнать, однако Макс явно не собирался ей этого говорить.
– Благодарю, – сказал он коротко. – Полагаю, мы договорились.
– Полагаю, что так.
Слава небесам. Не хватало только, не выдержав силы его чар, стать для него мимолетным развлечением. Какие еще у него могли быть мотивы? Он никогда бы не подумал на ней жениться.
Однако, когда они сели ужинать в комнате, которую все еще переполнял аромат желания, Лизетт осознала, что для крохотной, беспутной ее части не имело значения, предложит ли он ей когда-либо стать его женой.
Эта часть по-прежнему страстно желала, чтобы он вновь ее поцеловал.
6
Ужин выдался напряженным. Впрочем, удивляться было нечему, подумал Максимилиан. В конце концов, он только что стоял, слившись с Лизетт в страстном поцелуе. И, черт возьми, шансов забыть об этом ни у него, ни у нее практически не осталось.
Что у нее были за уста – сладкие и нежные! Очень нежные. Максимилиан ждал большего сопротивления, большего возмущения. Он точно не рассчитывал, что пламя между ними вспыхнет в то же мгновение, когда их губы соприкоснутся. Что ж, по крайней мере, теперь он знал, что их влечение взаимно. Она отвечала на его поцелуй вполне однозначно.
Мысль об этом возбудила Максимилиана. Ему страстно хотелось касаться ее, ласкать. Ее кожа была нежной и шелковистой, подобно лепесткам розы. Мечта любого мужчины. Как же ему хотелось уложить ее на это канапе и показать ей, что такое настоящее желание!
Этот голод все так же терзал Максимилиана, голод, заставивший его прильнуть к ее губам с невероятной силой, настойчивостью и…
Страстью. Он никогда не считал себя страстным человеком. В жизни его родителей страсти было слишком много. Слишком много эмоций и хаоса. Именно поэтому он всегда сохранял железный контроль над разумом и телом, запирая чувства в темницу своего сердца.
О, Максимилиан удовлетворял свои желания, если это было нужно. Он и его друг Гэбриэл Шарп в свое время, бывало, отправлялись в загулы, однако это случалось нечасто. Памятуя, что его отец однажды подхватил сифилис, Максимилиан старался избегать общества женщин с сомнительной репутацией. Этот факт всегда казался ему странным, ведь отец никогда не производил на Максимилиана впечатления мужчины, посещавшего шлюх. Впрочем, возможно, в молодости он был более опрометчив.
Отцу повезло: у его болезни не было долговременных физических последствий. Однако Максимилиан все равно не хотел рисковать. Тем более что он не находил особого удовольствия в обычном соитии. Ощущение всегда было чисто плотским, подобным почесыванию или утолению жажды.
А вот поцелуй с Лизетт был чем-то большим. Чертовка запала ему в сердце так, как это не удавалось еще ни одной женщине.
