От того, с какой теплотой она говорила о своем бывшем работодателе, сердце Максимилиана кольнуло. Насколько он помнил, Видок был еще и довольно известным ловеласом.
– Значит, вы заботились не только о порядке в его конторе, – произнес он пустым голосом. – Вы заботились еще и о нем самом.
– Можно и так сказать. Особенно после того, как его жена умерла и все покатилось к чертям.
– Он был неженат, когда вы на него работали?
– В последние несколько лет – да. А что?
– Значит, вы стали проявлять самоотверженную заботу о бедняге. – Максимилиан услышал в своем голосе нотки ревности, однако, казалось, не мог остановиться. – И в чем именно она выражалась? Вы делали ему чай? Штопали чулки? Грели постель?
К раздражению герцога, она расхохоталась.
– Вы с ума сошли? Видок мне в отцы годится, во имя всего святого.
– Но он не ваш отец, не правда ли? – Несмотря на веселость Лизетт, в Максимилиане все еще играла ревность. – И, как мне говорили, он – известный дамский угодник.
Словно ощутив обуревавшие его чувства, Лизетт подняла голову.
– Это так. – Ее глаза блеснули в темноте. – Он действительно довольно красив как для своего возраста. И умеет быть очаровательным, когда сам того хочет.
– О, в этом я не сомневаюсь, – проворчал Максимилиан. Он не был уверен, намеренно ли она его мучит или же просто говорит честно. – Полагаю, для вас важно лишь это. Плевать, что он был уголовником и знает половину преступного мира. Он красив и очарователен, и вам этого достаточно.
– Это лучше, чем быть мрачным и невыносимым, как некий беспокойный герцог, – парировала она. – Видок, по крайней мере, умеет обращаться с женщинами.
– А это еще что значит?
– Он не считает их не заслуживающими доверия созданиями, думающими лишь о том, как бы разрушить ему жизнь.
Она описала его реакцию настолько точно, что Максимилиан скрипнул зубами.
– Как вы можете винить меня за мою подозрительность? Ваш брат – вор, а вы даже не сочли нужным сообщить мне об этом.
– А если бы я это сделала, мы бы вообще сейчас здесь находились? Или вы просто бросили бы меня в тюрьму, чтобы вынудить рассказать вам о его местоположении? Разрушили бы дело Дома просто ради того, чтобы найти Питера? – Она скрестила руки на груди. – Я защищала свою семью. Уж вы-то должны это понимать.
И Максимилиан понимал, будь она проклята. Понимал и сочувствовал ей. В этом и заключается главная опасность диких роз: они пробиваются сквозь защиту мужчины именно тогда, когда он этого не ждет. Несмотря на всю свою решимость, он вновь позволял ей себя дурачить.
Или, возможно, он просто понял то, что почувствовал в самом начале, – что в душе девчонка была честной и преданной. Такой, как его собственная мать, остававшаяся с мужем до самого конца даже в самые худшие периоды его безумия. Такой, какую он сам захотел бы взять в жены.
Герцог выбросил эту мысль из головы прежде, чем она успела причинить ему боль.
В одном она была права: знай Максимилиан о прошлом Бонно, он бы не отправился в это путешествие с такой готовностью. Ему хотелось думать, что он не бросил бы ее и Мэнтона за решетку, но в то утро Максимилиан действительно был довольно зол. Кто знает, как бы он поступил?
Однако теперь, когда он узнал больше, ему было сложно не видеть ситуацию ее глазами.
– И что теперь? Мы поговорим с новым главой Sûreté, чтобы узнать, куда отправился ваш брат?
– На самом деле… эм… я думала о том, чтобы сначала поговорить с Видоком.
Нервозность в ее голосе рассердила Максимилиана.
– Зачем? Если Тристан работает на Sûreté, то гораздо вероятнее, что именно там знают, куда он отправился по своему последнему делу.
– Ну… да. Но новый глава Sûreté не слишком-то любит Тристана.
Максимилиан нахмурился.
– И почему меня это не удивляет?
В мягком свете луны лицо девушки выглядело напряженным.
– Я к тому, что если знатный герцог вроде вас начнет задавать вопросы…
– Вы боитесь, что я могу добиться увольнения вашего брата.
– Ну, вы сами сказали, что именно так и поступите.
– Я был зол. И говорил о том, как поступил бы до этого.
– Но не теперь? – Так и не дождавшись ответа, Лизетт добавила: – Видок в любом случае с гораздо большей вероятностью знает, где Тристан. Они с ним большие друзья, и Тристан не возьмется ни за одно дело, предварительно не проконсультировавшись с Видоком. У француза великолепное чутье, и он так много знает о…
– Вы просто хотите вновь увидеться с Видоком, – произнес Максимилиан сердито. – Признайте.
Девушка нахмурилась.
– Не знаю, о чем вы.
– О, знаете. Видок очаровательнее меня. А еще – больше знает и более проницателен. – Вновь охваченный необъяснимой ревностью, он пересел поближе к Лизетт, чтобы можно было сердито смотреть прямо на нее. – Вы явно ждете не дождетесь очередной встречи с ним.
У Лизетт отвисла челюсть.
– Да вы вконец обезумели.
– Да, обезумел. И это вы сводите меня с ума каждый раз, когда открываете рот и начинаете расхваливать этого треклятого француза.
– О, значит, теперь вы обвиняете меня в своем угрюмом…
Герцог прервал ее слова поцелуем. Поцелуй был страстным, рожденным ревностью, злостью и желанием заставить ее выбросить Видока из головы.
Однако в следующее же мгновение он стал чем-то бо́льшим. Настоящим поцелуем, рожденным одержимостью, потребностью и всепоглощающим желанием. Боже, как чудесно было целовать ее вновь! Просто непередаваемо чудесно!
Максимилиан держал Лизетт за шею, а их губы сливались воедино. Девушка открыла рот, и он с удовольствием услышал ее стон. Его язык глубоко проник к ней в рот. Это был единственный способ, которым она бы позволила ему собой овладеть, и единственный, которым он сам позволил бы себе овладеть ею.
В повозке долго не было слышно ни единого звука, кроме бешеного стука крови в ушах самого Максимилиана, вновь и вновь упивавшегося вкусом губ Лизетт, исходившим от ее волос запахом французских духов и ощущением того, как руки девушки, ухватив его сюртук, притягивают Максимилиана к себе.
Внезапно Лизетт оттолкнула его. Она смотрела на Максимилиана недоверчивым взглядом широко распахнутых глаз. Дыхание девушки было учащенным.
– Мы договорились, что больше поцелуев не будет. Вы обещали.
– Вы обещали больше мне не лгать, – парировал он. – И нарушили свое обещание.
– Нет, – прошептала она. – Я ни разу вам не солгала. Клянусь. Ни разу.
